Третий чемпионат фабулы по прозе
Шрифт:
А тут ещё Милава вместо рубахи лоскуты держит, трясется вся, сказать ничего не может. Плюёт он под ноги, хлопает дверью, идёт по улице, бранится. Лицо злобою искажено, глаза молнии мечут. Видит, стоит у резных ворот девица в шелковом полушалке, чёрная коса почти земли касается. Держит в руках жбан. Шумно глотает слюну Ярослав, а девица молвит:
– Не желаете квасу испить, господин хороший?
– Желаю. Очень желаю! – Хватает жбан, и мучимый жаждою, выпивает всё до капли, вытирает усы ладонью и начинает благодарить.
– А может, вы покушать желаете? У меня как раз стол накрыт.
Что – то внутри подсказывает Ярославу, что негоже в чужой дом входить, но чувство голода шепчет: «Пойди, поешь, тут пирогами с камнями потчевать не станут!»
На славу угощает Чернава Ярослава. Слуги уж пятую перемену блюд делают. Молодец благодарит девицу от души, и, окинув взглядом богатое убранство избы, высокую кровать с перинами пуховыми, чувствует, как клонит ко сну. Встает, хочет к двери идти, а ноги сами несут к кровати, и падает он в подушки лебяжьего пуха, а просыпается только утром. Лежит в незнакомой постели, одетый, голова больная, тяжёлая, рядом девица красы нездешней: ресницы чёрные, длинные, ноздри тонкие от дыхания трепещут.
Вскочил Ярослав, бросился вон из избы. Выскочил за ворота и наткнулся на сидящую на земле Милаву. Жалостью резануло сердце, схватил любимую за руки, а она губы сжала, руки вырвала, слезу со щеки смахнула, и побежала не к дому, а к реке. Ярослав – за ней! А она не бежала, словно летела над землёй. Не успел догнать! Бросилась с обрывистого берега прямо в холодные воды Светлой реки. И приняла её река в свои объятья.
Данара – Чернава всё видела и радовалась, с улыбкой вспомнив, как длинные проворные руки закрывали вьюшки, переворачивали горшки, воровали пироги и бросали грязь в кашу Милавы… А как увидела, что Ярослав хочет броситься в реку, быстро удлинила руку и схватила молодца сзади за кушак. Рвался Ярослав к реке, к обрыву, чтоб спасти жену любимую, а сила неведомая держала, не давала и шага вперёд ступить. Рвался, рвался, так и не смог с места сойти. Сел на берег и заплакал. Вдруг ощутил, чья-то лёгкая рука погладила по голове, изловчился и схватил её. Ойкнула от боли Чернава, потянула ладонь из руки мужика, а Ярослав уже повернулся, и увидел не человека перед собой, а длинную натянутую белесую толстую верёвку, которая тянулась через кусты и травы к городской окраине, а в его ладони пальцы тонкие были зажаты. Недолго думая, стал наматывать странную тёплую, словно живую, веревку на кулак и продвигаться вперед. Таким образом добрался до дома Чернавы, и когда увидел, что живая верёвка шла от плеча Чернавы, а сама корчилась под окном, змеёй извивалась, схватил рядом лежащий топор и отрубил руку по самый локоть.
Брызнула алая кровь на топтун – траву. Взвыла по – волчьи Данара, а Ярослав схватил за волосы и вытащил на середину улицы. На крики и вопли быстро народ собрался. Суд был скорым. Порешили связать ведьму, привязать камень на шею и утопить в той же реке, где погибла невинная Милава.
А через пять дён постучалась в окно Ярославу старая женщина и сказала, что подобрала на берегу реки умирающую, потерявшую память девушку, выходила, как смогла, а вчера девица пришла в себя, назвалась Милавой и рассказала о вероломном муже.
– Где она? – закричал Ярослав, ещё не веря своим ушам. – Веди меня к ней!
– Нет! – твёрдо сказала женщина. – Мне велено только сказать, что жива она, а возвращаться не хочет.
Опустил голову Ярослав, потом пал на колени перед женщиной:
– Передай Милаве моё искреннее раскаяние, скажи, что люблю её и всегда только её любил, скажи, я сам утопил ведьму, которая позавидовала нашему счастью. Пусть возвращается.
Женщина покачала головой, подивилась словам и обещала всё передать девице.
Через год у Ярослава с Милавой сын родился. Назвали его Ладомир. И с тех пор в семье плотника всегда царили мир и лад.
Владимир Алексеев.
Гараня
Какой бы сказка ни была, а и к присказке приступочек надобен. В мышиный лаз не глянешь в пару глаз, а коли ловко прищурицца – оно тожиня не безсмыслица. Осина и на дрова хороша, да под поленницей подосиновик не вырастет. Сидел кот на дубу, думал думу голубу: то ли песню спеять, то ли байку сбаять, то ли так сметанки поесть. А вам, друзья, пора кружком сесть, да сказку послушать.
Медмедей в наших краях страсть как много. А зайцов всё-ж таки поболе будет! Львов так и вовсе не сустретишь, не зимнее лев животное. Вот в пустыни при Иордани – то дело другое! Там, насупротив, медмедей недостача. Так уж Земля устроена, вареники в одном месте, а жбан со сметаной в другом. Сказка на то и хороша, что всякому варенику свою сметанку подаёт!
Ты уж думал было, то сказка? А то была ишшо и не присказка! Вот послушай-ка присказку. Варил ветер-балабол русски буквицы в кипучем озере. А чтоб звери их попусту по полям да лесам не разнесли, нагородил кругом озера остёр частокол. Потом свистнул-гикнул: «Приходите, добры люди, за буквицами на готовое!». Первы-то масковски да твярски прискакали, у их кони резвы, а у наших поморов что ни лодья, то чистая попадья: пока перекрестится, вся Псалтырь на язык поместится. Так-от мы и припозднилися.
Масковски да твярски остры частоколы повыдяргали, да с ими и дёру: дескать, наздогонят наши, да отымут. Робята-то на вёслах все дюжие да ражие. Ну а нам одни мельничные колёсья на том озере и остались, что потяжельше, да однако ж и покруглее. Так-от и говорим теперь: МАсквА АкАет, усех назидАет дА тАкАет, кАжуть в МАскве любыя врАки – публикА и верит пАки-пАки
ПОмОрский-тО рОд ОтрОдясь не любит, кОли ктО врёт. ГОвОр пОмОрОв пОкруглее, пОтяжельше, нО и премнОгО пОдОбнее истине. КОли сОврём – ОтрОдясь тОлькО небылицу, слОвнО пустим пО пОлю ОсьминОгую кОбылицу, при тОм же ОднО скажу: прО быль душОю не пОкривим.
Вот те и быль на разговеньице: оказался как-то в наших краях Пырсик высокородный, не из самой Масквы даже, а из башковитого царского села Склокова – А вот – говорит, я вашим медмедям суну в бок чудес клок, они от того и на балалайке играть почнут, и частушки петь на чистом аглицком наречии!
Он-от поюсом поверх тулупа подпояхался — его из-за поюса-то и самого не видать. Подошёл к медмедю с другого боку (с этого-то побоялси). Медмедь как рявкнет! Клок-от чудес как об землю брякнет! И в Китае слышали! Подошли наши мужики к тулупу, развязали поюс, а Пырсика-то уж и нету. Таки дела случаюцца!
Ты, верно ждёшь, коли сказка – так тут тебе и звери почнут говорить, и великан какой-никакой объявицца. По крайности – мальчик с пальчик, хитёр да востёр, ведьму-людоедицу на лопату посадит, да в печку запихнёт. Нету у нас поморов ничего такого чудесного. Вся небывальщина у нас как море подо льдом, тиха, бела и на разговоры неприветлива. Про зверей, так и быть, расскажу. Одначе, молчаливые они у нас, одно слово – безсловесные. Не сподобились за тем ветряным-балабольным частоколом ни одной разговорной буквицы. Ну, а кака ж сказка без разговору? На то есть у нас Гараня, мужичок не то чтобы рослый, но и не хлипкой. Когда копорский чай собират, завсегда шапка из кипрея выглядыват. Так себе ростом мужичок, а коли каким глазом сощурицца – будто бы и на одну бровь выше.