Третий дубль (из сборника "Белая дурь")

Высоцкий Сергей Александрович

— Останемся без зала.— Светлана Яковлевна сняла трубку телефона: — Начинаем, Рома. С первой бобины.

В зале погас свет.

Смотреть кадры несмонтированного фильма оказалось занятием утомительным. Панин усилием воли заставлял себя внимательно следить за экраном. Кадры были однообразными, и оживляли их только живописная фигура Орешникова, его молодое улыбающееся лицо.

«А как же теперь озвучивать? — подумал Панин.— Если вдруг?…»

Он спросил об этом у режиссера.

— Фонограмма

уже готова, и я надеюсь, что Леня все-таки появится,— ответил Максимов.— Ну не убили же его в конце концов рядом со съемочной площадкой!

— Могла сбить машина.

— Какая машина, Александр Сергеевич? Пустынная площадь, никакого транспорта. Да он же у всей съемочной группы на виду был!

— Но за угол дома заехал!

В это время на экране появилась парочка молодых людей, случайно забредших на съемки. Шли они, правда, не с улицы Халтурина, а из скверика перед Зимним дворцом, но капитан решил, что этих людей стоит разыскать и расспросить.

— Светлана Яковлевна, нельзя ли отпечатать несколько кадров с этой молодежью? — попросил он.

— Хорошо,— отозвалась монтажница. И добавила: — Если бы мы работали на монтажном столе, можно было сразу настричь нужных вам кадров.

— Вы не забудете? — забеспокоился Панин.

— Не волнуйтесь,— успокоил Максимов.— Слишком хорошая память — единственный недостаток у Светика.— А потом сказал: — Если Леня в ближайшее время не объявится, придется брать и старые фонограммы. Все песни в картине, кроме одной, старые.

— Эта одна стоит всех остальных,— подала голос монтажница.

— Правильно, Светик, правильно.— Максимов вздохнул.— Песенка эта — Ленькина вершина. У него дома, уверен, есть ее запись. Вот ведь проклятье, не заставь я его этот третий дубль с проездом сделать, все бы обошлось! Первые два дубля он не заезжал за угол. Останавливался на углу Халтурина, разворачивался и ехал на оператора.

Панин попросил отпечатать ему кадры, в которые попала поливальная машина. Поливалка, правда, не выезжала с площади, но разворачивалась так, что шофер мог видеть, что происходит на улице Халтурина. И еще одна деталь заинтересовала капитана: с улицы Халтурина выехал красный «жигуленок».

— Лев Андреевич, вы не обратили внимания на эту автомашину? — спросил он режиссера.

— Нет, я ее даже не заметил.

— Может быть, увеличив, удастся различить номер? Светлана Яковлевна, и этот кадрик не забудьте тоже отдать напечатать.

— Может быть, прервемся минут на пятнадцать? — попросила монтажница.— Мне надо бы позвонить домой.

— Не возражаете, Александр Сергеевич? Мы с вами пока кофейку попьем,— сказал Максимов.

— А зал не займут? — встревожился Панин, вспомнив слова монтажницы перед началом просмотра.

— Я попрошу Рому постеречь,— успокоила Светлана Яковлевна.

Панин с режиссером,

спустившись на этаж, зашли в кафе. Здесь было многолюдно и шумно. Максимов приветственно помахал буфетчице и показал два пальца. Через пять минут две чашки черного кофе уже стояли на их столе.

— Ай-ай-ай! А как же принцип социальной справедливости? — усмехнулся Панин.— Строгие телекомментаторы каждый день напоминают нам с экрана, как стыдно этот принцип нарушать.

— Стыдно, стыдно. Но мы же с вами торопимся? И не ради своего удовольствия. Да и принцип социальной справедливости не заключается ведь в том, чтобы все стояли в очереди? Вот, например, Орешников, наша суперзвезда. Смешно было бы заставлять его всюду стоять в очередях — в буфете, в магазине, в железнодорожной кассе. У него бы не осталось времени на репетиции, на концерты и съемки. И кто бы от этого остался внакладе?

Панину послышались в словах Максимова нотки сарказма, и он спросил:

— Лев Андреевич, а что вы можете сказать об Орешникове?

Максимов вынул из нагрудного кармана рубашки пачку «Беломор-канала», закурил.

— Александр Сергеевич! Вы не подозреваете, какой трудный вопрос мне задали!

Заметив на лице Панина удивление, режиссер повторил:

— Очень трудный!

— Такой уж сложный человек Орешников? В свои двадцать шесть?

— Нет. Человек он как раз простой. Открытый… Добрый, в общем-то. Это у меня отношение к нему сложное. Леня — певец от Бога. Вы и сами знаете. А вот характер у него… Нет, не занозистый. Это было бы не совсем точно. Знаете, есть одно не совсем приличное слово… Сейчас в интеллигентской — подчеркиваю, в интеллигентской, а не в интеллигентной — среде стало хорошим тоном употреблять плохие слова.

— Говнистый, что ли? — усмехнулся капитан, выслушав длинную преамбулу к короткому словечку.

— Горячо. Почти угадали. С Леней Орешниковым трудно. Всем трудно. Я не себя имею в виду.

— Интересно?

— Мне — неинтересно. К его бы голосу да побольше такта и скромности! Видите, сколько я вам наговорил? Вернемся в зал?

Еще час просмотра отснятой пленки ничего не дал. Капитану больше ни разу не пришлось обращать внимание Светланы Яковлевны на заинтересовавшие его кадры.

— Невелик улов? — спросил Максимов, когда в зале зажгли свет.

— Кое-что может пригодиться,— Панин хотел спросить, когда можно получить отпечатки кадров, но монтажница его опередила:

— Завтра во второй половине дня я вам все приготовлю,— сказала она.— А сегодня не могу больше задерживаться. Как только все будет готово, могу позвонить.

Панин поблагодарил, продиктовал свой телефон.

Едва закрылась дверь за монтажницей, в зал влетел запыхавшийся толстяк. Не обратив внимания на капитана, толстяк накинулся на режиссера: