Третий источник
Шрифт:
Открой другую камеру. Выбери приглянувшееся лицо и нажми нижнюю кнопку. Еще одна женщина падает на пол. Кашляет, поднимается на ноги, оглядывается. Нет. Она не нравится тебе. Ты любил кого-то другого. Эти руки никогда не радовали твое тело своими прикосновениями. Эти губы никогда не целовали тебя, не пробовали твою кровь на вкус. Открываешь следующую камеру. Мужчина груб и напуган. Воспоминания. Взгляд в глаза. Секс, но не то, что ты ищешь. Идешь вдоль ряда камер, открывая их. Люди поднимаются и раболепно смотрят на тебя. Сильные. Крепкие. Но тебе нужен кто-то другой. Тот, кого ты
Тени. Гладиатор сжимает плечо художника.
– Там кто-то есть, – говорит он.
– Может, ка-доби? – Назиф делает шаг вперед. Звериный рык разрезает тишину. Силуэты вырастают из мрака, словно сама ночь оживает, чтобы изгнать из своей обители незваных пришельцев. – Что это?
– Не знаю. – Квинт встает рядом с художником. Он убивал людей. Он убивал монстров. Но он никогда не боролся с мраком, с темнотой, которая сжимается вокруг его старого тела.
– Мне нечем дышать! – кричит Назиф.
Пол уходит у них из-под ног. Гравитация перестает существовать. Реальность разрывается. Приступ рвоты скручивает художника. Пустота заполняет их. Они парят в ней. А потом появляется ветер. Он свистит в ушах, сдавливает горло удушьем. И свет. Далекий, призрачный, лилово-розовый. Он приближается. Становится более ярким. Цвет рек. Бездонных. Безбрежных. Назиф и гладиатор падают в них. Тонут в бурлящей мгле. Но боли нет. Лишь страх. Он заставляет двигаться, плыть к берегу. И тьма отступает.
– Где мы? – спрашивает Назиф.
Квинт смотрит на нависшее над головой старое дерево. Сухие сучья торчат в разные стороны, как прическа пугала. Ветра нет. Звуков нет. В ночном небе висят треугольником три белых луны. Безмолвная птица с длинным клювом смотрит на незваных гостей черными немигающими глазами-бусинками. Маленькая желтая змейка, извиваясь, ползет между стеблей поникших цветов. Их бутоны спят. Крохотный грызун выбирается из норы. Оглядывается. Принюхивается. Тело желтой змеи сжимается, готовится к прыжку. Мгновение – и пружина распрямляется. Зубы впиваются в мягкую плоть. Грызун пищит. Яд парализует тело. Пасть змеи растягивается, готовясь проглотить агонизирующее животное.
– Нужно подниматься, – говорит Квинт. Изношенное тело подчиняется с каким-то заржавевшим скрипом старых петель.
– Что с тобой? – спрашивает художник.
– Не знаю, – гладиатор оглядывается, слушая скрип собственных суставов. – Твой рюкзак, – говорит он Назифу.
– Я его потерял.
– Значит, придется охотиться.
– Думаешь, мы здесь надолго?
– Откуда я знаю. – Скрип тела начинает раздражать.
Где-то в темноте слышится задорный женский смех. Гладиатор и художник смотрят друг на друга.
– Пойдем посмотрим, – предлагает Квинт.
– Сюда! – зовет их голос.
Они пробираются к нему сквозь
– Да что же это за место такое?! – говорит художник, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
– Не нервничай, – шипит на него Квинт.
Еще один цветок жалобно стонет, раздавленный его ботинком. Гладиатор выходит на залитую серебряным светом трех лун поляну. Женщины нет. Лишь молодое цветущее дерево.
– Сюда! – говорит им дерево. И листья вздрагивают, придавая ему женственный образ. – Сюда!
Провода от железных столов ведут в просторное помещение. Мидлей останавливается. Смотрит на открытые камеры. Вытекшая из них вода все еще переливается под ногами.
– Что здесь случилось? – спрашивает Солидо.
Белые волосы мертвой женщины разрезают мрак.
– Мертва, – говорит Солидо, проверяя ее пульс.
Зоя идет вдоль ряда открытых камер. Останавливается. Вглядывается в лицо чернокожей женщины. Последняя камера все еще заполнена лилово-розовой жидкостью. Десятки электродов подходят к голове блудницы. Вливают в нее знания перемен и новых открытий, аккумулируют эту информацию и высасывают, чтобы заполнить ею десятки новых блудниц. Но вечна лишь она. Мать. Проводник. Светоч.
– Я знаю ее, – шепчет Зоя, вглядываясь в женское лицо. Сотни образов проплывают перед глазами. Тысячи слов. Миллионы стонов. – Мама, – Зоя прикасается рукой к холодной глади стекла. Ладонь оставляет запотевший отпечаток. Глаза блудницы закрыты. – Нужно освободить ее, – говорит Зоя.
– Зачем? – спрашивает Мидлей.
– Затем, что она не клон! – Зоя вглядывается в лицо блудницы. – Я видела ее. Видела в своих воспоминаниях.
– Не стоит предпринимать поспешных действий, – Солидо разглядывает разбитую камеру.
– Кто бы говорил! – кривится Зоя. – Ты недавно убил самого себя, а все еще пытаешься давать советы?!
– Поэтому и не стоит торопиться, – Солидо показывает оставшуюся на битых стеклах кровь. – Не похоже, чтобы кто-то освобождал их…
– Если ты думаешь, что я буду стоять и смотреть, как она там плавает, то ты сильно ошибаешься!
– Зоя! – пытается привлечь ее внимание Мидлей.
– Все мои воспоминания связаны с ней! Все мои чувства!
– Зоя! – Мидлей показывает подходящие к камере провода. – Как ты думаешь, куда они идут?
– Откуда я знаю?!
– К столам, – напоминает Мидлей. – Мы пришли сюда по ним. Помнишь?
– Что это меняет?
– Теперь вспомни, что стало с двойником Солидо.
– Он сам виноват.
– Я о проводах.
– Думаешь, если мы освободим ее, то с остальными двойниками будет то же, что и с двойником Солидо?
– Не знаю, но думаю, стоит повременить.
– А как же остальные? Они же как-то освободились! – Зоя смотрит на Мидлея, но он лишь пожимает плечами.
– Здесь кто-то есть, – говорит Солидо, вглядываясь в смолистую мглу. – Не бойтесь, – обращается он к теням. Из темноты доносится звериный рык. Тени оживают. Солидо протягивает к ним руку. – Я друг, – осторожно говорит он.