Третий ключ
Шрифт:
– Уже теплее. И что статуя?
– Мама дорогая, – прошептала Глаша и полезла за сигаретами. – Но этого не может быть...
– Видишь?! – обрадовался Петр и покосился на сигареты.
– Держи, – Глаша протянула ему пачку и торопливо закурила.
– Чего не может быть? – Люська от любопытства на какое-то время забыла о своей давней неприязни к московской выскочке Аглае Ветровой, вытянула шею, чтобы рассмотреть снимки получше. Видать, рассмотрела, потому что громко, по-мужски, присвистнула и тоже потянулась к Глашкиной пачке. – Охренеть! – сказала, закурив. – Петька, как ты это заметил?
– Может, вы теперь поведаете самым недогадливым,
– Поведаю, – Петр раздал каждому из трех мужчин по фотографии. – Обратите внимание на голову Дамы. Вот просто посмотрите внимательно, и все поймете.
– Поворот головы меняется, – после минутного изучения снимка потрясенно пробормотал Свирид.
– Похоже на то, – согласился Сандро. – Вот только как такое может быть?
– Фотошоп? – предположила Люся.
– Ты что?! Какой фотошоп в те годы?! – возмутился Петр. – Да эти фотки вообще больше десяти лет никто из альбома не доставал.
– А как же тогда? – спросила Глаша, и в голосе ее послышалось эхо паники.
– Не знаю, как тогда, – Петр развел руками, – но рационального объяснения я всему этому не вижу.
– Да, дела! – Сандро положил свой снимок обратно на стол и вытер руки о штанины. – Весело тут у вас, однако. Статуя глаза открывает, башкой вертит...
– А если предположить, что поворотный механизм иногда срабатывал без завода и Дама чуть-чуть меняла положение? – подал голос Степаныч. – Снимки сделаны с разных ракурсов, вполне вероятно, что это еще больше усиливало эффект.
– Получается что-то вроде оптического обмана? – уточнил Петр.
– Я бы не стал исключать такой вариант. – Степаныч сдернул с переносицы очки, протер стекла краем рубахи.
– Хорошо, допустим, незначительные изменения поворота статуи могли вызвать такой неожиданный эффект. – Глаша глубоко затянулась, выдохнула сизое облачко и продолжила: – Но как быть с тем фактом, что Дама открывает глаза? И, посмотрите, если предположить, что глаза у нее не закрыты, а открыты, то получается, что на каждом снимке она смотрит на какого-то конкретного человека... – Она вдруг осеклась и побледнела так, что цветом лица сравнялась с белыми стенами комнаты отдыха.
– Что? – Свирид накрыл ее ладонь своей, но она отдернула руку, ткнула пальцем в один из снимков, спросила: – Петя, если в хронологическом порядке, то это первая фотография, да?
– Сейчас глянем, – он перевернул снимок, прочел дату, согласно кивнул. – Первая, здесь весь стройотряд в полном составе. А что тебя так взволновало?
– Статуя смотрит на Ритку Кожевникову, – заговорил Свирид.
– Ну и что? – Петр, как ни старался, а смысла пока уловить не мог.
– Какой снимок второй по хронологии? – вопросом на вопрос ответил Свирид.
– Вот этот. – Из трех фотографий он выбрал одну, на которой помимо стройотрядовцев присутствовали уже Люська и Глашка.
– На кого Дама смотрит на этот раз? – спросил Свирид, морщась, точно от головной боли.
– На эту вашу красотку, Дашу, кажется, – сказал Петр, и в ту же секунду до него дошло. – Дайте-ка! – Он придвинул к себе оставшуюся фотографию.
Так и есть, на третьей незрячий взгляд Дамы был явно направлен на руководительницу стройотряда Надежду Павловну...
– Приплыли, – только и смог сказать Петр, отодвигая снимок...
Сегодня на заре пришла Ульяна,
Радуюсь, но на душе все равно тревожно. Приезжал Илья Егорович, осматривал Оленьку, а потом что-то долго объяснял на своем тарабарском медицинском языке, уж не знаю, чтобы успокоить меня или запутать. Понял я только одно, болезнь что-то нарушила в Оленькином организме. Может, от долгой обездвиженности, может, из-за сильнейшего замедления витальных функций восстанавливаться ей придется долго, не получится, как раньше, сразу встать и пойти.
Я сказал, что готов ждать, сколько нужно, снова просил посоветовать, к кому можно обратиться за помощью. Илья Егорович обещал поспособствовать, списаться со своим институтским приятелем, который нынче в Берне светило с мировым именем.
Девочка была смешной и очень юной. Может, еще школьница, а может, только-только закончила школу. Высокая, худенькая, нескладная, как новорожденный жеребенок, с густой гривой непослушных черных волос, со сторожким взглядом карих глаз и угловатым, некрасивым лицом. Но было в ней что-то такое... что-то, что Михаил мог чувствовать, но не умел классифицировать. Он сказал бы, что это внутренняя сила или врожденное благородство, но это было бы слишком приблизительно и как-то уж совсем пафосно по отношению к столь юной особе, поэтому он решил ограничиться совершенно четким и ясным чувством симпатии, которое вызывала в нем случайная знакомая Аглая. А может, и не случайная, может, эта встреча – знак судьбы, еще одно доказательство того, что он принял верное решение.
На развилке перед деревней грузовик свернул в сторону парка, и по Аглаиному лицу Михаил понял, что ей было бы предпочтительнее сойти прямо здесь, а не ехать с остальными в усадьбу. У него даже была мысль постучать по крыше кабины, попросить водителя остановиться, но, чтобы добраться до кабины, пришлось бы преодолеть завал из сумок и рюкзаков, а при комплекции Михаила задача получалась не из легких. Ладно, в конце концов, ничего страшного не случилось, от деревни до парка километра два от силы, он проявит галантность, проводит барышню Аглаю до дома. Михаил уже хотел было успокоить новую знакомую, но под насмешливым взглядом Даши передумал.
Не то чтобы его раздражала та разношерстная компания, которая подобралась на сей раз, просто ни в одном из присутствующих он не видел того света, который горел в его сердце и полыхал в душе Надежды Павловны. Случайные люди, в лучшем случае заинтересованные в том, чтобы хорошо провести лето, а в худшем – вообще ни в чем не заинтересованные. Хотя, если посмотреть на все это с другой стороны, возможно, так даже лучше, никто не будет путаться под ногами, мешать и задавать лишние вопросы.
Грузовик тем временем въехал под сень раскидистых вековых лип, раздраженно порыкивая, покатился по выщербленной подъездной аллее к дому, и Михаил в ту же секунду забыл обо всем на свете. Он смотрел, изучал, запоминал, сравнивал впечатление от увиденного и от собственных фантазий. Выходило, что фантазии были куда ярче: дом нуждался не просто в косметическом ремонте, а в планомерной и отнюдь не дилетантской реставрации, он походил на умирающего, но все еще жадно цепляющегося за жизнь старика. Только парк, угрюмый и величественный одновременно, казалось, был совершенно доволен своим нынешним диким существованием. Интересно, что стало с прудом?