Третья половина жизни
Шрифт:
– Да, так.
– Но ведь чтобы иметь право это сказать, нужно сравнить… Не обращайте внимания, просто я пытаюсь рассуждать вслух. Есть какая-то связь в том, что произошло, никак не могу её уловить. Циклон, заблудились, наткнулись на ту буровую. С этого всё началось. Запросили фонды, проверили координаты, повторили запрос. Вызвали Шубина. Потом получили гидропробу с той скважины, сделали анализ, получили фон. И уже через несколько дней вы отправляете радиограмму: «Доказана приемлемая точность метода». Значит, анализ гидропробы совпал… точно совпал… с данными той скважины по руде? Ну, правильно. А иначе с чем же сравнивать? Андрей Павлович, вам известны
– Вы рассуждаете очень логично.
– Вам их дал Шубин?.. Нет, эти газеты… Они уже были, когда он прилетел. И он ещё сказал, что у вас есть информация, которая заставила вас оторвать его от всех дел… Нет, он сказал, что думал, что есть… Андрей Павлович, помогите мне! Откуда у вас информация о той буровой?
– Вопрос поставлен правильно. Теперь попытайтесь на него ответить.
– Эту информацию вы могли получить либо у Шубина… Нет, я даже вспотела… Либо из документов. А откуда же ещё? Значит, документы не уничтожены? И они у вас? Андрей Павлович, вы не имеете права держать их у себя!
– Какой спокойный сегодня закат! Чистый, сдержанный… Вы обратили внимания, что на Севере все краски скромней, в них даже скудость какая-то. И одновременно – сила. Впечатляет. Вероятно, потому что такой закат где-нибудь в Подмосковье – обычно. А здесь – дар… Что вы, Ольга, сказали о праве?
– Вы имеете права держать их у себя!
– Мне очень нравится ваша убеждённость. Но давайте поговорим о чём-нибудь менее спорном. Например, о закате.
– Я не то хотела сказать. Я имела в виду – они нужны не только вам!
– Возможно.
– Отдайте их, Андрей Павлович!
– Вам?
– Нет, Игорю. Они ему гораздо нужнее, чем вам!
– Я подумаю, как поступить. Когда он сам обратится ко мне с этой просьбой.
– Он не обратится. Никогда! Я его очень хорошо знаю!
– Гордость – это прекрасно. Но она дорого стоит, как всё прекрасное.
– Да какая там гордость! Нет, совсем не поэтому! У него же за душой ничего, кроме уверенности в своей правоте, в своей концепции. Всё остальное трёп, только трёп, он совсем не знает себя, не верит, что всё хорошее в нём, настоящее – это совсем не то, что он ценит, чем дорожит! Он не обратится, не попросит, потому что вообще не верит, что эти документы есть, что они не уничтожены. Попросить – значит поверить в их существование. Значит признать, что он ошибся во всём.
– Мне кажется, Ольга, что вы его любите. И это мне нравится. Ничем иным нельзя объяснить эту проницательность. И эту жестокость.
– Люблю?.. Да!.. Нет!.. Не знаю. Я его ненавижу! Твердолобый самовлюбленный дурак! Андрей Павлович, отдайте их мне!
– Вы уверены, что они не уничтожены? Не спешите, подумайте. Вы знаете Шубина столько же, сколько и я.
– Да, уверена. Потому что… Это всё равно что мы уничтожили бы наши пробы. Из-за которых мёрзли, ломали лыжи на этих сопках. На это способен только очень мелкий человек. А такие здесь не живут. Потому что нет таких денег, чтобы из-за них здесь жить. В этом городе, когда полярная ночь, когда ушёл последний корабль и самолёты в пурге. Какая здесь, наверное, бывает тоска! Я возьму сюда назначение. Пусть трудно, пусть тоска, как йод. Но нужно же когда-то начинать жить! Чтобы солнце было, как дар, а не как условие для размена жилплощади!.. Отдайте мне, Андрей Павлович, эти документы. Вам они больше не нужны. А мне нужно наконец узнать, есть здесь эта проклятая руда или нет!
– Что ж… Скажите, Ольга, на моём месте вы завизировали бы радиограмму Игоря в прокуратуру?
– Я? Не знаю. Впрочем, что я говорю? Конечно, нет.
– Почему?
– Он не ревизор Министерства финансов. Или кто там должен бороться с приписками? Вы разговариваете со мной, как со школьницей. Потому что это донос, вот почему!… Куда вы? Я опять сказала что-то не то? Но ничего другого я сказать не могу.
– Нет, всё правильно… Одну минуту… Вот – держите, Теперь это ваше… Разворачивайте брезент.
– Так и есть – буровые журналы!.. Но… Андрей Павлович, это же не Т-11!
– Да, Т-6. До Талнаха оставался ещё год.
– Так… Семьдесят шестой метр… Восемьдесят второй… Девяносто пятый… Где же сульфиды?.. Сто шестой… Сто двадцать четвертый…
– Готово, соорудил я, Андрей Павлович, список. Поглядите… Эй, девка, откуда у тебя эти журналы?
– Я дал.
– А у вас откуда?
– Николай Тихонович принёс. Их нашел гидролог Неверов.
– Тот, что застрелился?
– Он. Не мешайте ей, Мартыныч. Будем считать, что она их нашла. Сами знаете, найти их очень просто – нужно всего лишь поверить, что они есть… Давайте посмотрим, что вы насчитали. Мука – пять мешков по шестьдесят килограммов. Гречка – двести килограммов. Рис – сто пятьдесят килограммов. Говяжья тушёнка – сорок ящиков по двадцать банок…
– Вы поторопились, Андрей Павлович! Не спросили, что я сделаю с этими журналами!
– Меня это не интересует. Решать вам. И отвечать за своё решение… Тушёнка свиная – десять ящиков. Молоко сгущенное – четыреста банок. Молоко сухое – два бочонка по двадцать килограммов… Скажите, Мартыныч, что у вас за привычка слушать эфир? Эти бесконечные путешествия по всем диапазонам.
– Верно, привычка. Со мной на мысе Челюскина был случай, давно. Зимовали мы там на метеостанции. И вот однажды сдал смену, круглосуточные были дежурства, повалился на койку – стук. Напарник мой, совсем молодой был парнишка, из Вологодской области. «Вставай, – говорит, – Мартыныч, война! А у самого аж губы трясутся. Меня как теплом по сердцу обдало. К рации кинулся, как был, в исподнем. А оттуда так и сыплет морзянкой. С тех пор и слежу за эфиром, как бы чего не пропустить.
– Сто шестьдесят шестой метр – пикриты… Сто восьмидесятый метр – роговики курейской свиты… Сто девяносто восьмой метр – песчаники… Двести восемнадцатый метр… Бурение прекращено… Этого не может быть! Андрей Павлович, здесь нет руды! Здесь ничего нет! Это ужасно!
– Это не ужасно. И не прекрасно. То, что здесь нет руды, это факт. А хорошо это или плохо – другой разговор.
– Бросовый ход… Какое страшное, какое безнадежное место!.. Андрей Павлович, зачем вы мне это отдали? Заберите, я ничего не хочу знать, не нужно мне ваше доверие. Возьмите, ничего мне не нужно!
– Что ж, давайте мне журналы.
– Нет. Знаете, это и хорошо, что руды здесь нет. И никаких сомнений на этот счёт тоже. Значит, ему не нужно идти эти тысячи километров. Я ему скажу, что здесь фон, только фон.
– Скажите.
– Но… Он же не поверит. Его можно убедить только фактами. Я отдам ему эти журналы, ладно?
– Отдайте.
– Но… Он же не ограничится тем, что узнает. Он начнёт с этими журналами против Шубина. Нет, так тоже нельзя.
– Тогда не отдавайте.
– А так – он останется здесь. Один. Он же упёртый. Обязательно останется. Будет спешить, подгонять себя. А если где-нибудь на третьей тысяче километров заболеет? Или подвернёт ногу? Или ещё что? Он же будет совсем один!