Тревожное лето
Шрифт:
Дорога на Мухачино. Август 1927 г.
Один раз Теткин уже побывал в Мухачино, это было ранней весной, и еле выбрался оттуда. Верстах в десяти от деревни раскинулась болотистая долина, с которой крестьяне снимали густые и сочные травы на зимний корм скоту, если не мешал разлив Черемшанки. А река в этом месте делала крутой изгиб и уносила свои буйные по весне и осени воды на юг, в межгорье, и через десятки верст вливалась в море. В период дождей Черемшанка взбухала, мутнела и заливала низины, подымая на своей могучей спине копны и стога сена, те, что не успели вывезти. Прошлой весной до Мухачино Теткин, Телегин и еще двое бойцов из ЧОНа добрались без особого труда. Назад возвращались с хлебным обозом. Нельзя сказать, чтоб с охотой, но и без особого энтузиазма в Мухачино загрузили подводы. Телегин все торопил, зная нрав Черемшанки, и не ошибся. Обоз попал под проливной дождь и застрял посреди долины, утонув по самые ступицы. А вода прибывала. И чтобы не пропал хлеб, пришлось возвращаться Телегину в Мухачино и мобилизовать крестьян на спасение обоза. Ленька с нервным ознобом вспоминал, как выступал перед мухачинцами, взывая к их совести, и как над ним в открытую смеялись. Телегин кричал в ответ о мировой революции, а в него летели конские ковяхи, и он плакал на виду у всех, но слезы его смешивались с водой, потому никого они не трогали.
Если бы не Голяков, пропал бы хлеб. Он первым вызвался оказать помощь продотрядовцам, следом за ним потянулись и другие. С грехом пополам обоз вытащили на сухомень, и всю неделю продотряду пришлось ждать спада воды.
Да лучше бы обоз и не спасали. На седьмые сутки ожидания по нему ударила банда. Вода к этому времени спала, и наутро продотряд собирался форсировать полуметровый слой ила, чтобы выбраться из западни. Бандиты очередью из ручного пулемета прошили обоз от хвоста к голове, убили чоновца Симаху и легко ранили Телегина. Вынудив продотрядовцев отступить в тайгу, они распороли мешки с пшеницей и житом и высыпали зерно в грязь, затоптав его...
Телегин скрипел зубами, обещая вывести на чистую воду куркулей. Через неделю по прибытии в Черемшаны явился Левон Голяков и положил перед Шершавовым список пятерых мухачинцев, по его мнению участвовавших в нападении на обоз. Не верить Голякову Шершавов не мог, потому как Голяков являлся одним из активнейших партизан. Этих пятерых взяли, разбирался с ними Шершавов лично и признал всех пятерых невиновными и отпустил домой, а на Голякова заимел подозрение как на яростного врага Советской власти. Был ли и вправду Голяков врагом, или же Шершавов не до конца разобрался в этой истории, трудно сказать, но с тех пор Голяков вышел у него из доверия, и когда составлял для ГПУ сводку происшествий, вписал в нее Голякова и все то, что о нем думал.
...За Новыми Черемшанами Теткин влез на выгнутую дугой мосластую спину Хроськи и, подгоняя ее пятками, затрусил по мягкой, заросшей подорожником дороге. В полдень Ленька сделал привал, сполз с уставшей Хроськи и чуть не упал. Ноги не держали, а ягодицы горели, как будто Леньку сняли со сковородки. Кое-как размявшись, он почувствовал голод и вспомнил, что ничего с собой не взял. Со стоном вытянулся под разлапистым дубом, предварительно наглотавшись до боли в горле воды из звонкого ключа, и снял с кобылы уздечку. Гудели пчелы, кружась над медуницей, пахло, прошлогодним сопревшим листом и грибами ильмаками. Солнечные лучи с трудом продирались сквозь густые кроны таежных великанов и вонзались острыми шпагами в мягкий как перина наст. Ленька блаженствовал, раскинув по-богатырски ноги. Кешкин браунинг засунул под рубаху, за брючный ремень, — для удобства.
Тайга жила своей особой жизнью: где-то в сопках одиноко куковала кукушка, звенел ручей, истекали янтарной смолой кедры, увешанные шишками, как сережками, стучал деловито дятел. Незаметно Ленька уснул, и приснился ему сон, будто Карпухин говорил: «Спасибо тебе, товарищ Леонид Ефимович Теткин, за верную службу в рядах советских отважных чекистов. Вот тебе билет до самой нашей дорогой столицы — Москвы. Придешь — и прямо к Климу Ворошилову. Так, мол, и так, послал меня Карпухин на кремлевские курсы красных командиров...» И вдруг откуда-то появился Шершавов. «Плохой он чекист, — сказал Шершавов, — в Мухачино отказался идти, да еще и Хроську потерял, подлец. Знатная была кобыла. Строевой конь, резвый и боевой». — «Так вот ты какой, — страшными пустыми глазами Карпухин заглянул в глаза Леньке, — строевого коня загубил...» От обиды и страха Теткин проснулся с сильно бьющимся сердцем и долго приходил в себя, озираясь. До слуха его донесся невнятный говор:
— Вот это, скажу тебе, конь был. Не конь, а змей-горыныч. Когда его свалили красные под Хатуничами, плакал я. Горькими слезьми умывался... — Теткин замер, боясь шелохнуться. Шагах в пяти, у самого ручья, сидели двое мужиков, жевали и неторопливо вели разговор. Остро пахло домашней колбасой и чесноком. У Теткина забурчало в животе, рот наполнился слюной. Он судорожно и громко сглотнул. Из-за густых кустов боярышника были видны две широкие спины: одна в пиджаке, другая в ситцевой горошками рубахе.
— Знамо дело, конь в бою первейший товарищ. Слышь, Никола, а может, то совсем и не проняхинская кобыла?
— Проняхинская. Я весь табун его знаю. Такая вислобрюхая только у него. Жеребая она. И кой черт сюда занесло?
— Може, волки загнали?
— Може, и волки.
Теткин, не дыша, вслушивался в неторопливый разговор. Осторожно вытянул из-под рубахи браунинг, перевернулся на живот и медленно подполз к кусту боярышника, усыпанному яркими красными ягодами. Минуту-другую слышалось мерное чавканье, потом потянуло едким самосадом.
— Ну ничего, придет скоро и наше времечко.
— Охо-хо... Когда оно еще придет. Пока дождемся, роса глаза выест.
— Скоро уже. Больше ждали. Их песенка, почитай, спета. Накомандовались, накомиссарились. Надо и честь знать. Пусть строят мост, пусть стараются, а мы его потом вжик — и петушиным хвостом пойдет энтот мост. Вот так-то...
Сердце колотилось так, что готово было выскочить. Встать и крикнуть: «Руки вверх! Ни с места!» — и отвести их к Шершавову?
Может, Теткин именно так и поступил бы. Слишком соблазнительна была мысль привести в Черемшаны бандитов. Проконвоировать их по главной улице, пусть глядят люди, что и Теткин не лыком шит. Кешка небось разинет рот. Леньку бы не остановило, что в магазине его пистолета имелось всего два патрона. Он уж приподнялся на четвереньки, но в это время со стороны дороги послышались шаги и чей-то молодой голос:
— За версту угнал. Теперя не потеряется, а с Проняхина магарыч сдерем, цельную четверть. Поехали. Не то мошка заесть.
Ленька снова лег и вытянул вперед правую руку с намертво зажатым в кулаке браунингом.
Спелый как помидор диск солнца укололся об острую пику могучего кедра и застрял на ней. Зудела мошка, лезла в рот и нос. Все мышцы Теткина занемели, и если бы ему вдруг сейчас потребовалось подняться, то он не смог бы.
Еще некоторое время он лежал, пока до сознания не дошло, что опасность миновала и можно наконец встать или, на худой конец, сесть. Подтянул ноги, сел, вяло провел ладонью по лицу, давя мошку, посмотрел на окровавленную ладонь и вытер о штанину. Куда шли эти люди и откуда, оставалось неизвестным. Но что Хроська уже где-то на пути в Мухачино — это уж точно. Ленька задрал подол рубахи, засунул браунинг за пояс. Ощутив кожей холодок металла, почувствовал себя спокойнее.
По следам на малоезженой дороге он определил, что двое направились в лес, вдоль Тещиного ручья, один ушел в сторону Черемшан. После минутного раздумья Теткин вернулся к тому месту, где полдничали двое, и принялся разглядывать притоптанную траву. Но сколько он ни приглядывался, не нашел ни единого доказательства тому, что четверть часа назад здесь кто-то был: ни клочка бумаги и даже ощурка колбасы с чесночным запахом.
Версты три прошагал Теткин, прежде чем увидел на обочине дороги Хроську, и чуть не заплакал от радости. Хроська мотала своим безобразным хвостом, раздвигая мордой пахучее таежное разнотравье. Почуяв шаги, она вскинула голову, как боевой конь, запрядала ушами. Видно, не всегда Хроська была такой вислобрюхой водовозной клячей, помнила и она лучшие времена, когда ходила под седлом красногвардейца. Хроська враждебно скосила фиолетовый с голубыми искорками глаз, но узнала Леньку и потянулась к нему мягкими отвисшими губами, ткнулась в его плечо. Ленька погладил кобылу по жилистой шее, похлопал легонько, что-то бормоча трогательное и неловкое. Накинул уздечку и повел Хроську на поводу.