Тревожные ночи Самары
Шрифт:
— Как там наш Михаил? — спросил он у Шабанова, не отрываясь от газет. — Опять я сегодня к нему не попаду.
— Я загляну к нему вечерком, — отозвался Шабанов. — Нехорошо только, Иван Степанович, с его землячкой вышло.
— А что такое? — удивился Белов.
Выслушав рассказ о том, как Нинка получила у Левкина отставку и в каком виде Шабанов увидел ее после в ресторане, Иван Степанович расстроился.
— Ах ты чертовщина, — сокрушенно пробормотал он и хотел было тотчас позвонить Исаю, но передумал.
— Ты найди, ее, тезка, нынче же… Прежде чем к Михаилу пойдешь. А я с финхозом улажу. Есть?
— Есть, — сказал Шабанов и ушел. Белов же опять с головой окунулся в подшивку «Коммуны». За этим занятием и застал его председатель губчека.
— Слыхали? — спросил его Белов. — Пропал сеттер-лаверак.
— Что? — густые брови Вирна поползли вверх. — Что за штуковина?
— Собачка такая. По-другому называется — английский сеттер. Ценной породы, видать.
Недоумевающий взгляд председателя явно веселил Белова, который продолжал темнить.
— Я думаю, без этого пса нам никак не обойтись, Альберт Генрихович.
Вирн сел у стола Белова, выжидательно глядя. Спросил:
— Кажется, есть новости?
Иван Степанович замигал, улыбнулся:
— Как сказать… Новость не новость, а мыслишка есть. Помните квитанцию в кармане убитого? На газетное объявление про охотников. Вот, полюбуйтесь, в четверг такое же было.
Он подал Вирну газету, где карандашом было отчеркнуто объявление:
«Общество «Самарский охотник-спортсмен» извещает, что баллотировка кандидатов в правление назначается на следующий понедельник, в доме Саврасова».
Увидев, что Вирн прочитал, Белов заметил не без торжества:
— А между прочим, общества такого в Самаре нет. Мы проверили.
— Да? — отнюдь не удивился Вирн. — Думаете, что это их почта?
— Вот именно. И как раз в день, когда эта самая… баллотировка, происходило их совещание в аптеке. Резон или нет?
Председатель губчека ответил совсем не то, чего ждал Белов:
— Опростоволосились мы с буфетчицей. Непростительно.
— Напрямую давайте говорить. Не мы, а я прошляпил, — бросил Белов. — И готов отвечать, как положено.
Председатель губчека промолчал. Белов подвинул к нему подшивку. Пока Альберт Генрихович раскрывал ее на закладках и читал отмеченное, Белов неторопливо рассказывал:
— Я за весь этот год просмотрел. Почта их действует давно. Объявления разные, но везде это самое общество. А трижды попалось такое объявленьице: пропал, мол, английский сеттер, а в скобочках — лаверак. Нашедшего просят обратиться в общество «Самарский охотник-спортсмен», к такому-то. Без адреса. Что за особое собачье объявление, интересно? Скорей всего сигнал. Да вот какой?
Вирн задумчиво потер подбородок.
— М-м… Любопытно…
— Вот и я говорю: очень нужна нам эта собачка, — заключил Белов. — Знать бы только, где ее ловить…
2
— Так прям и сказала? — угрюмо переспросил Ягунин.
— Прям так и сказала, — эхом отозвался Шабанов.
— И ты не дал ей по морде? Тоже мне чекист.
— Ну, ты, брат, совсем очумел, — возмутился Иван. — За что же я простого человека бить стану? Пусть даже пьяная она. Помнишь, как Вирн говорил, что мы, значит, являемся исполнителями диктатуры пролетариата, а не диктатуры над пролетариатом.
— За такие речи ей все равно стоило дать! — зло упрямился Ягунин.
— А какие такие речи? Правду-матку резанула. Что ж, подыхать было ей? Коли уж мы ее турнули, на что надеяться было?
— Я ей таких оскорблениев ни в жисть не прощу. — Ягунин сжал челюсти и насупился. — Предателем не был и не буду, пущай не брешет. Я ж не виноват, что так вышло… С этим моим арестом…
— Ясное дело, что ты не виноват. Да Нинка-то откуда знала? Может, она тебя, дубину, полюбить успела, а ее раз — и коленкой.
Они огорченно помолчали.
— Очень, говоришь, пьяная была? — тихо спросил Михаил.
— Порядком. В пролетку ее господинчик один еле затолкнул, чуть не на руках. Сама не могла, спьянилась… И на кой я сунулся к ней? Только тебя травлю. Одни нелады выходят.
Иван расправил плечи, и Михаил с невольной завистью на него покосился. Шабанов вздыхал: трудный получился разговор, но не врать же самому лучшему другу? Свихнулась Нинка, понятное дело, от отчаяния и полного разочарования в хороших советских людях. Однако в том, что потеряла она в них веру, разве Мишка виноват?
Уже основательно свечерело. Они бродили меж остатков госпитальных цветников, какими здесь гордились до революции, и сестрички уже не раз бросали внимательные взгляды на незнакомого статного парня. Рядом с Шабановым Михаил в долгополом халатике и с подвязанной рукой смотрелся захудалым мальчонкой.
Когда они в тягостном молчании вышли к главному корпусу, навстречу с тюком белья попалась немолодая санитарка. Глаза у нее были зареванные.
— Чегой-то она? Из-за доктора? — спросил Иван.
Ягунин шмыгнул носом.
— Знаешь, сколько плачу было? Жалеют. Вроде кричал на всех, боялись его — страх, а надо же… Любили.
— Поймаем — сразу к стенке, без разговоров, — сердито буркнул Шабанов. — Да, чуть не забыл: Белов велел, чтоб ты приглядывался, как тут и что. Может, разговор какой про доктора или предположение, кто его мог…
Некоторое время Ягунин размышлял над его словами. Сказал мрачновато:
— Да я уж и так башку ломаю. Может, и зря. Но чую, понимаешь, чую, что неспроста его кончили. Понимаешь, сразу ж на другой день после приезда убили, будто торопились. Э-э! И я ведь чуть не забыл! Зашел я тут в одну палату. В инфекционную— вон там… Закурить захотелось.