Тревожные ночи Самары
Шрифт:
— Ага… Пожалуй, это резонно, — подхватил Белов, довольный, что она хоть чуть разговорилась. Вероятно, Нюся это заметила.
— Кстати, я и вам не нужна, — бросила она резко. — Так что не стоило тратить время на спасение… моей недрагоценной жизни.
— Почему же, — пожал плечами Белов. — А я уверен, что стоило.
Она подняла голову, лицо ее передернулось.
— Смотрю я на вас, господин чекист… Вы, наверное, очень себе нравитесь. — Она с откровенным презрением засмеялась. — Ах, какой я умный и хитрый! Как прекрасно все получилось. Не арестовали, от лютой смерти спасли. Осталось только получить благодарность. — Она замолчала, сглотнула комок. — Только вы ошиблись. Ненавижу я вас! Вместе с вашей лживой добротой ненавижу! — с силой выговорила она, однако же в ее голосе Белов услышал больше отчаяния, чем ненависти.
Он внимательно рассматривал ее милое измученное лицо с темными полукружьями под глазами и скорбной складкой в уголках губ. Иван Степанович нимало не придавал значения горестному всплеску эмоций Анны Звягиной-Здановской и думал он сейчас о том, что следовало бы дать ей денек-другой на успокоение и раздумье, и тогда бы… Но нельзя, время торопит! Он скрутил папиросу, закурил, подошел к окну. На углу напротив губчека бородатый очкарик в коротких, совсем не по росту штанах наклеивал на тумбу свежую афишу. Белов сощурился и прочитал: «Лекция о пользе детских садов». Где она состоится и когда, он не рассмотрел.
«А ей-то, ей-то чего надо? — подумал он с раздражением о Нюсе. — Самое бы разлюбезное дело для нее — детскими садами заниматься…».
Белов отошел от окна.
— Анна Владимировна — сказал он мягко. — Не надо себя подогревать. Я все едино не верю, что вы Советскую власть от души ненавидите. Потому как не за что вам ее ненавидеть. Фабрик и поместий у вас сроду не было. Отец ваш всю жизнь работал, как…
Она поспешно перебила его:
— Отца не трогайте! Он здесь ни при чем. Он верой и правдой вам служит — и хватит о нем!
Попыталась язвительно усмехнуться, но усмешка не получилась. Губы ее дернулись, лицо стало по-бабьи жалким.
— Вы правы. Отец ваш верой и правдой служил трудовому народу, — тихо и твердо сказал Белов. — До самого своего последнего часа.
— Что это значит? — Широко расставленные глаза Нюси с ужасом уставились на Белова. — Что вы говорите?!
— Да, Анна Владимировна. Вашего отца, а нашего дорогого товарища Владимира Илларионовича убили враги.
Как ни трудно это ему было, Иван Степанович смотрел на Нюсю, боялся, как бы чего плохого не стало.
— Убили, — с отсутствующим видом повторила Нюся. — Убили… Как это — убили?..
Она вдруг встала, начала осматривать кабинет, будто забыла, где и зачем находится, Сказала деловито, со странным спокойствием:
— Я пойду. Мне надо идти.
Направилась к двери, но, сделав два шага, обернулась. Растерянно уставилась на Белова.
— Извините… — пробормотала едва слышно. — Я забыла…
— Нет, я вас не задерживаю, — быстро ответил Иван Степанович. — Идите, поговорим позднее, идите. Только… будьте осторожны, Анна Владимировна.
— Да, — повторила Нюся безо всякого выражения. — Буду осторожна…
Белов черкнул на листке несколько слов.
— Возьмите пропуск!
Она взяла со стола бумажку, повернулась, пошла к двери. Движения ее были замедлены, как у сомнамбулы.
«Сломалась, — подумал Иван Степанович. — Не надо бы ее пускать».
Он подошел к телефону, покрутил ручку, назвал номер.
— Евгения? Быстро ко мне, — сказал озабоченно.
5
От губчека до дома, а котором снимала комнату Нюся, было чуть больше пяти кварталов, четверть часа неспешной ходьбы. Женя Сурикова, шедшая позади шагах в сорока, могла бы совсем не таиться: за всю дорогу Нюся так ни разу не обернулась, не остановилась. Только однажды, когда поравнялась с местом, где нынче утром на нее напал гаюсовский связной, всем телом вздрогнула и чуть замедлила шаг. Но только на секунду. Свернув на Крестьянской направо, она прошла еще с полквартала и скрылась в парадном дощатого двухэтажного дома с висящей над тротуаром верандой, сплошь увитой диким виноградом. Женя остановилась на другой стороне улицы, возле церковной ограды. Отсюда хорошо просматривалась вся улица, и в частности дом, куда зашла Нюся. Следовать за ней дальше не было смысла: и без того было известно, в какую именно квартиру вошла вдова поручика Звягина, в девичестве Здановская.
А та поднималась по визгливой лестнице так же отрешенно, как и шла, мертвенным, ничего не выражающим взглядом встретила открывшую ей дверь соседку и, не сказав ей и «спасибо», прошла в свою комнату. Похоже, Нюся забыла, зачем явилась домой: застыв у дверей, она силилась что-то вспомнить, но никак не могла, и страдание отражалось на ее лице. Со двора доносились визг пилы, грубый смех, голоса. Она обхватила руками голову, зажала уши и постояла еще и так.
Но вот она, видно, вспомнила. Опустила руки, подошла к комоду и выдвинула ящичек. Из-под кипы кружевных воротничков, манжет, вышитых батистовых платочков достала маленький никелированный браунинг. Села за стол. Сдвинула предохранитель, передернула ствол, досылая патрон. Подняла голову: с фотографии на стене смотрела пышноволосая девочка в гимназической форме. Она сидела на стуле с высокой спинкой, скрестя туфельки и опершись локтем на круглый подцветочник. Глаза у девочки были веселые, казалось, она едва сдерживалась, чтоб не рассмеяться.
Зато лицо Нюси вдруг стало злым. Она торопливо сунула браунинг в карман жакетки и, забыв на столе ключи, выбежала из комнаты. Увидев Нюсю, вышедшую из парадного и быстро удаляющуюся по Крестьянской от церкви, Сурикова пересекла улицу и, придерживаясь прежней дистанции, последовала за ней. Когда та свернула на Петроградскую, Женя с облегчением перевела дух: на этой богатой магазинами улице она могла держаться с Нюсей хоть рядом, не рискуя быть замеченной. С приходом НЭПа Петроградская улица стала мало чем отличаться от прежней Панской — главной торговой артерии Самары.
…Тем временем в нескольких кварталах от них, в помещении аптеки № 3 продолжался бестолковый спор на медицинскую тему. Огромный мужик в черной рубахе, галифе и лаптях бубнил очкастому продавцу:
— Ты пойми, мил человек, не с руки мне нынче хворать. Самый извоз. Ты мне дай такого, чтоб враз внутрях полегшало…
— Ты пойми, садовая голова, я же не знаю, что с тобой, — нетерпеливо пояснял продавец. — Покажись врачу, возьми рецепт.
— Да некогда мне по больницам мотаться! — гудел мужик.
— Но лечить-то от чего?
— Я ж толкую: так нутро и ломает, а ты смекай. Вам за это деньги плотють…
Женщины в очереди пересмеивались, лишь одна старушенция в черном платке бурчала:
— Бестолочь, у людей все время отнял, жди тут его…
— На тот свет небось успеешь, — оглянувшись на нее, серьезно пробасил лапотник и продолжал: — Давай какое есть лекарствие. Только бы полегшало.
Продавец зло ухмыльнулся.
— Ну хорошо. Плати шестьсот тридцать рублей. — Он поставил перед невежественным пациентом бутылку с микстурой. — Три раза в день по столовой ложке перед едой.