Тревожные ночи Самары
Шрифт:
— До завтра перевязок не делать. Как сон? Так до утра и кашлял?
— К сожалению, Владимир Илларионович, хронический…
— Пулю я твою, голубчик, не уберег. Да! Хотел презентовать, но дура санитарка смахнула куда-то… Ищи теперь! Сплющенная такая. Дрянь. Не жалей…
— На что она мне? Вытащили — и ладно.
Главврач снисходительно фыркнул, нащупал у Ягунина пульс, скосил глаза на часы.
— Если б вы знали, Ягунин, сколько такого добра Владимир Илларионович из людей вынул, — проникновенно проговорила Ольшанская. — У Владимира Илларионовича воистину золотые руки.
Прозвучало это фальшиво, даже Никишин почувствовал — заворочался и закрыл глаза. Михаил увидел, как у старика побагровела шея.
— А у вас, голубушка, я вижу, золотое сердце, — рыкнул он, вставая с табурета. — В инфекционном… Гм… Впрочем, не здесь… Все, выздоравливайте!
Он кивнул Ягунину с Никишиным и повернулся к ним спиной. Усы его топорщились. Ольшанская была явно растеряна, хотя и пыталась это скрыть. Пальцы ее нервно сжимали трубку стетоскопа, на щеках выступили темно-розовые пятна.
Главврач, постояв несколько секунд, двинулся к выходу, сестра засеменила за ним. Ольшанская вышла последней, движения ее были замедленными. Ягунин подумал, что Нина Дмитриевна надеется: вот, мол, сердитый старикан уйдет и забудет. Не тут-то было! Когда Ольшанская вышла из палаты, чья-то рука плотно прикрыла за ней дверь, и тотчас до ушей Ягунина и Никишина донеслось:
— Обход проведу сам! Идите в инфекционный. Что у вас там творится, я спрашиваю?..
Марлевая занавеска скрывала от них отсутствие стекла в двери. Так что хоть доктор Здановский и сдерживал голос, в палате слышно было каждое слово.
— Откуда эти лоботрясы? — Главврач пыхтел, как закипевший чайник. — Вы врач или сердобольная кумушка? Симулянтов различать разучились, да?
Судя по тяжелым шагам, Здановский двинулся дальше.
— Стоило только уехать, и уже черт знает что, — слышалось из коридора. — Не госпиталь, а постоялый двор! Да!
Рассерженный доктор затих, и уже издалека донеслось лишь приглушенное:
— Чтоб завтра же духу их не было!..
Ягунин с Никишиным озадаченно переглянулись.
— Вот так штука, — сказал огорченный Никишин. Ему от души было жаль симпатичную докторшу.
5
Белов диктовал, Шабанов записывал: проверить… отыскать… спросить… опознать… Оба они устали и ожесточились от бесплодных допросов, оба понимали, что упущенное время, даже один день, может обернуться серьезными осложнениями: враг глубже законспирируется, оборвет все нити, уйдет в подполье, и этот невскрытый нарыв опять будет зреть, угрожая рецидивами антисоветских вспышек, террактов, злостного саботажа, диверсий.
В кабинет начальника секретоперотдела вошел Вирн. Прошел к столу, сделал знак: продолжайте!.. Послушал, встал, прошелся по комнате.
— Хватит, — сказал Белов. — Складывай бумажки, писатель.
— Что нового, Иван Степанович? — спросил Вирн.
Белов покрутил головой.
— Рановато для нового. Придется еще повозиться с этим Шацким. Корниловец! Остальные ни черта не знают. Обычные налетчики.
Вирн потер ладонью несвежее лицо.
— Нет у нас времени возиться, Иван Степанович. Ясно, что эта банда — только ветка. А где ствол? Поглядите, что подкинули. Нашли в караульном помещении штаба коммунистического полка. Мне Ратнер передал.
Председатель губчека вынул из кармана френча грязный клочок бумаги и протянул Белову. Тот развернул, вслух прочитал:
«Предполагается произвести нападение: штаб ЗВО, клуб коммунистов, губ. чрезвыч. комиссия, губвоенкомат, госуд. банк, окружной суд, ревтрибунал, почта, курсы командиров, элеваторы новый и старый, губернаторский дом, продовольственный комитет, авто и тракторная мастерские. Будьте готовы. Точно время не знаю, но скоро. Разрешите покуда мне не сказать своего имени».
— Да-а, — Белов озабоченно поморгал. — Ничего себе новости… А не провокация?
— Вы что, у меня спрашиваете? — поднял бровь Альберт Генрихович. — Конечно, не исключена и провокация, хотя… Какой смысл? Так или иначе, через час в губисполкоме вместе с особым отделом и штабистами округа соберемся для разработки плана охраны города. А вот от кого охранять — туман.
— Разъяснится, Альберт Генрихович. Я так надеюсь, что скоро разъяснится.
Вирн усмехнулся и неожиданно продекламировал:
Нельзя довериться надежде, Надежда слишком часто врет…— Читали такого поэта — Минаева? — спросил он.
Белов пожал плечами: откуда?
— Я в туруханской ссылке читал. Неплохо он критиковал царизм, хотя и не с классовых позиций. Да, что там с Нюсей?
Иван Степанович озабоченно цокнул языком.
— Я вот думаю, есть ли резон, что мы ее оставили. Нюся теперь для них — отрезанный ломоть.
— Точно сказано, — одобрил Вирн. — Именно «отрезанный ломоть». Сейчас с нее глаз спускать нельзя.
Белов слушал, что-то соображая.
— Можете не сомневаться, Иван Степанович. — Натура этих… — Вирн выдержал паузу, — известна. Не оставят они ее в покое. В любом случае. Как бы нам не прозевать.
— Так… — протянул Белов. — Резонно.
И повернулся к Шабанову.
— Слушай, писатель! Придется тебе нынче до закрытия подежурить в «Паласе». Надо бы посмотреть, кто к ней будет липнуть. Может, связной. А после проводить буфетчицу до дому, только незаметно… Рано туда не заявляйся, чтоб глаза не мозолить, лучше поближе к ночи. Задача ясная?..