Тревожные ночи Самары
Шрифт:
Гаюсов и сам чуть было не упал, но удержался, опомнившись, подхватил маузер и несколько раз выстрелил в воду. Попал не попал, смотреть ему было некогда. Стремительно прыгнул в лодку и с остервенением принялся отматывать канат. Стоя у мостков по грудь в воде, Ягунин ловил и никак не мог поймать Гаюсова на мушку. Нажал спуск — и только брызнули щепки с кормы. Еще раз — осечка! И снова осечка! С лица Михаила стекали струйки, будто плакал он, что невредимым уходит заклятый его враг. А может, так и было, может, и примешались горячие слезы обиды к теплой волжской воде…
Хлопнул выстрел из удаляющейся от берега лодки, и Ягунин от резанувшей боли скрючился, схватился за левую ключицу. Он тоже выстрелил в последний раз, патроны в барабане нагана кончились, но лодка уже растворялась в предутреннем тумане, только слышно было, как с шумом хлестали по воде весла.
По песчаному берегу от Алексеевского спуска бежали красноармейцы. Михаил, зажимая рану, огляделся: других лодок поблизости не было.
— Ушел!
Горячие струйки все бежали по измученному его лицу.
2
Серый сумрак окутывал лесную поляну, еще предрассветно тихую и сырую. Но вот сорока, неторопливо и с достоинством чистившая клюв, насторожилась. Подозрительно вытянула шею: что-то зашевелилось в кустах. Сорока склонила голову набок, подумала и на всякий случай перелетела на сук повыше.
Раздвигая жухлые ветки орешника, на поляну вышел Гаюсов. Прислонился к разлапистому осокорю — сорока взлетела еще выше — и ладонью стер с лица пот, проведя грязные полосы на лбу и щеках. Дыхание его было прерывистым, тяжелым, словно он долго карабкался в гору. А какие на Проране горы? Пустяковый песчаный откос, старуха взойдет без одышки. Но пройти через всю Волгу на веслах, да еще когда гонит страх перед погоней, — вымотаешься на нет.
Однако отдыхать долго он не намеревался: перевел дух — и дальше, через поляну, в глубь островного леса. Скорее, скорее! Только бы не столкнуться ненароком с каким-нибудь болваном, что зорюет на острове со снастями…
Слава богу, до землянки он добрался благополучно, никого не повстречав. Землянку с тропы не разглядишь — она вырыта в склоне буерака, окошко хитро прикрыто ветками, покатую крышу не отличишь от бурелома. Прежде чем спуститься в овраг, Гаюсов огляделся: вроде бы никого. Осторожно ступая, чтоб не нашуметь осыпью, он сполз со склона и постучал в дверь — с виду совсем колода — отрывисто, четыре раза, вернее, дважды по два. Из глубины землянки не сразу отозвался встревоженный голос:
— Кого надо?
— Охотник, — сказал Гаюсов вполголоса. — Мне бы соли щепотку.
— Соль-то нынче кусается, — щелкая задвижкой, уже спокойно ответил голос.
Приоткрылась дверь, в прорези на мгновение мелькнула заросшая щетиной физиономия и скрылась. Гаюсов согнулся, шагнул в землянку, дверь тотчас захлопнулась, снова стукнул засов.
Чиркнула спичка, затрещал огонек масляной коптилки.
— Что случилось, Борис Аркадьевич? — с тревогой спросил бородатый человек в крестьянской домотканине, подпоясанной солдатским ремнем. Сидя на лавке, он исподлобья смотрел на Гаюсова. Другой обитатель землянки, еще молодой и, пожалуй, красивый, несмотря на портившую его небритость, стоял у порога, нервно терзая пуговицу на мятом парусиновом кителе. В глазах его дрожал откровенный испуг.
Гаюсов не отвечал. Вялым движением стянул с головы картуз, опустился на лавку рядом с бородатым. Посидел, тряхнул головой.
— Шацкого взяли… И его группу всю… — сказал он устало. — Сергей…
Он взглянул на молодого человека в кителе. У того прыгали губы.
— Да не паникуй ты! — крикнул Гаюсов. — Ничего страшного, потери неизбежны, ясно? Шацкий не продаст. Сволочь он, да, но не продаст, повернет на уголовщину…
Бородач крякнул, хотел что-то сказать, но передумал.
— Так вот, Сергей… — Гаюсов встал с лавки и взял руки молодого человека в свои. — Побрейся и немедленно отправляйся в город. Сейчас же.
3
Ток-ток, — пощелкивали по булыжнику каблучки, — ток-ток…
Нюся шла, не глядя по сторонам, не видя перед собой дороги — так шла бы ослепшая лошадь домой, ведомая поводырем— привычкой. Голова была словно из свинца, в ней сонно ворочались ресторанные мысли — что-то о тонкой посуде, которую так и не купила хозяйка, о вине из Туркестана, которое клиент назвал непечатно, о том, что официанты все больше наглеют… Нюсю радовало, что усталость хоть немножко притупила четкое осознание мерзости того, что она услышала от Бориса. Вторые сутки оно разъедает ей мозг, как негашеная известь, и от этих мыслей она чувствует, как в затылке нарастает боль.
Тук, тук, — глухо срезонировали деревянные ступеньки. Лицо Нюси осунулось, черты утратили мягкость, плечи обвисли. Естественная реакция организма: с трех дня до трех утра она была на ногах, в душном чаду, оглушаемая гамом и визгом оркестра. А потом так и не смогла уснуть, хоть и прикорнула в швейцарской. Только еще сильнее намучилась. Сейчас почти восемь, хоть бы до начала полуденной духоты отдохнуть… Уснуть…
Она остановилась перед дверью на втором этаже, вынула ключи. В тишине резко скрежетнул замок. Нюся вошла в длинный полутемный коридор. В него выходило несколько дверей, но ни одна, слава богу, не отворилась. Сейчас Нюсе не хватало еще только общения с соседками… брр! Осторожно ступая, она подошла к своей комнате, вставила ключ из связки. Этот замок открылся без шума.
Нюся вошла в комнату и несколько секунд постояла у порога в душной темноте. Шторы были задернуты еще со вчерашнего утра, но и сейчас она не станет их открывать. Не до того. Щелкнула выключателем, бросила сумку на пол. Сняла плюшевую жакетку, повесила на гвоздь у двери. Походила бесцельно по комнате, тронула спинку стула: пылища… Ну и пусть. Села, положила голову на руки и не шевелилась довольно долго, будто решила так подремать. Потом резко встала, расстегнула пуговицы, сняла кофточку.
Из-за ширмы в дальнем углу комнаты вышел человек. Еще молодой, со следами порезов от бритвы на полных щеках. Одет он был неважно — в полотняный китель, весь будто жеваный, и такие же брюки. Белым назвать его костюм было никак нельзя, и все же в облике неизвестного было что-то фатовское.
— Мадам! Миль пардон!
От звука его голоса Нюся вздрогнула и мгновенно повернулась, прикрывшись кофточкой. Но не произнесла ни слова; без испуга смотрела, ждала.
— Я тут в одиночестве воспользовался вашей девичьей постелькой. — Мятый человек улыбнулся с откровенной наглостью. — Хотя, разумеется, предпочел бы…
— Как вы сюда попали?! — злым шепотом крикнула Нюся.
— Видите ли, я, так сказать, с корабля на бал…
— Что вам угодно? — перебила Нюся.
— Терпение, мадам, я от Гаюсова. Борис Аркадьевич теперь у нас.