Тревожные ночи Самары
Шрифт:
— Вполне возможно. Но суток, Аннушка, нам будет достаточно.
Нюся попыталась высвободиться, но Гаюсов держал ее крепко. Оба молчали — она непонимающе, он в ожидании вопросов.
— Послушай… — Он сильно, до боли сжал ее запястья. — Я не все могу сказать даже тебе. Признаться, мне и самому не все до конца ясно. Завтра… Завтра я встречаюсь с одним из наших друзей. Он… В общем, он иностранец.
Она вскинула голову.
— То есть?.. Ты хочешь сказать, что…
— Да-да! Наш план — это его план, — с каким-то злорадным остервенением и почти не глуша голос, заговорил Гаюсов. — Все, начиная с захвата архивов ЧК и взрыва мостов с элеватором и кончая счетами с большевиками — все! Все!
Он брызнул на нее капельками слюны, но Нюсе сейчас было все равно. Она морщила лоб, услышанное не укладывалось в голове. Кто-то что-то придумывает за них… Кто-то переставляет их, как шашки… Кто-то… Кто-то… Оттуда… Откуда — оттуда?
— А что же… потом? — с трудом произнесла она.
— А потом, — Гаюсов нервно усмехнулся, — мы с тобой будем далеко, Анна. Очень далеко…
Нюся попыталась заглянуть ему в зрачки, но было темно. Расширенными глазами она смотрела ему в лицо, будто искала в нем что-то.
— Борис, — прошептала она. — Что ты говоришь?
— Правду! А ты как хочешь? На крест? На святое самоубийство? Увольте-с! На Голгофу я не ходок. И тебя не пущу, Анна, будь уверена. Мы еще кутнем с тобой… Где-нибудь в Монте-Карло. Или на этих… как их там? Елисеевских полях. Нет, Елисейских… Виноват-c! Не приходилось бывать.
Нюся молчала. Ее тошнило от этого сумасшедшего шепота, вырывавшегося вместе с брызгами из полных кривящихся губ, ей стало трудно дышать. Она сжала пальцами горло, закрыла глаза.
— Что, коробит?! — сардонически выкрикнул Гаюсов. — Напрасно! Любая пакость большевикам — благородное дело, успокойся. А для нас с тобой — это последний шанс!
Анна резко отшатнулась от него. Сдавленным голосом крикнула, но получилось жалко, еле слышно:
— Борис! А как же… Россия?
Лицо Бориса Аркадьевича исказила гримаса.
— Россия! Россия! Не будь гимназисткой, Анна! Россию сейчас можно спасти, только продав! Хоть оптом, хоть в розницу. Как придется. Ничего с ней не сделается. Были и татары, и поляки, и французы — и все уходили, все! А большевики не уйдут, они свои, расейские! Россия останется, а мы нет. Да не дергайся ты!
Кто-то поднимался снизу по лестнице, но, услышав злобный выкрик Гаюсова, повернул в испуге назад. Шаги гулко протопали по ступенькам и затихли.
— Меня это, знаешь ли, не устраивает. Тебя, думаю, тоже. Не так? — уже спокойно сказал он после паузы.
Нюся осторожно, но решительно оторвала его пальцы от своих рук.
— Прощай, Борис. Мне пора, — сказала она тихо.
— До завтра. — Его голос звучал почти безразлично. Выдохся за сегодня.
Поправив движением пальцев прическу, она торопливо пошла вверх по ступенькам, туда, где торчала над склоном макушка водонапорной башни. Потом, задыхаясь, побежала.
Гаюсов прислушался. Засмеялся, крутнул головой и пошел вниз.
8
Председатель Самгубчека вернулся из штаба округа только после восьми. За полчаса до того Белов отправил Ягунина в общежитие — привести себя в порядок, а главное, душевно отмякнуть после отсидки.
Усталый — даже плечи обвисли — Вирн, тем не менее, очень внимательно выслушал рассказ Белова о том, как подделывались улики, которые должны были утопить Ягунина.
— Но почему они выбрали именно Ягунина? — недоуменно морщился Альберт Генрихович. — Что он за птица такая?
Белов усмехнулся, вспомнив, что точно такими словами выражал свое удивление и Михаил, и пояснил:
— Гаюсов еще в Бузулуке сталкивался с Ягуниным. Даже побывал у него в руках. Он ведь не просто офицер дутовской разведки, но еще и авантюрист, каких поискать. Кем только не был — и сапожником, и гравером, и дьяконом в Перми. Великий мастер по поддельным документам, даже керенки фальшивые печатал— вот какой тип!
— Где он сейчас обитает? — спросил Вирн, делая пометки в клеенчатой тетрадочке.
— Узнали мы нынче. У своей тетки, вдовы приказчика Калягиной Марии Прокофьевны. Живет на улице Невской — это где Молоканские сады, почти на спуске к Волге. Квартиру мы не тревожили, а наблюдение установили — таракан не проскочит.
— Мы о Ягунине, — напомнил Вирн.
— Верно, о Ягунине. Так вот, Бузулукская ЧК прохлопала тогда Гаюсова. Ягунин-то после госпиталя в Бузулуке работал с месячишко, потом уже к нам. И вдруг — на тебе, встреча в Самаре! Вот Гаюсов и начал избавляться от него, чтобы ненароком, значит, нос к носу не столкнуться. Но это он так, заодно. Главное, глаза нам хотел отвести. Нарочно для ЧК представление сочинил в доме Прошерстнева. А буфетчица Михаила всю ночь продержала, чтоб у него алиби не было.
— У вас, Иван Степанович, профессиональная интуиция, — искренне, хоть и как всегда сдержанно сказал Вирн.
Но Белов отмахнулся и блеснул в ухмылке мелкими зубами.
— Тут никакая не интуиция. Расчет у них был неправильный. Улик понастряпали и решили — все, спекся чекист. Плохо они нас знают. Это Ягунин-то — грабитель? С его ненавистью к частному капиталу? Нет, уж это не-е-т! У него другая беда: вся жизнь поделена на два цвета — красный и белый. И ша! Никаких других он пока не различает. Он все больше маузером привык действовать. Я таких ребят по гражданской знаю. Как-никак, комиссарил.
«А рад ты, милый мой, без памяти, что твой любимец не виноват», — подумал Вирн, а вслух заметил:
— Согласитесь, что бывают и перерожденцы. Тот же Серов. Или Сапожков.
— Бывают и перерожденцы, — повторил с досадливым терпением Белов. — А вот Ягунин наоборот — никак с седла не может слезть. Все боится, что НЭП революцию угробит. Только…
Он вдруг замолчал.
— Что только?
— Только от таких мыслей, — неохотно закончил Белов, — скорей стреляются, чем по чужим сундукам шарят.