Тревожные ночи Самары
Шрифт:
2
В госпитале Ягунину становилось невмоготу. Валяться на койке было не только скучно, но и стыдно: только что он участвовал в горячих событиях, напереживался с этим арестом, попробовал себя в настоящем деле — и вдруг покой, «абсолютный и безусловный покой», как надо и не надо повторяет красотка врачиха. Беспокоили его и мысли о беспомощной Нинке, но сильнее всего мучило сознание, что опять он упустил Гаюсова. В Бузулуке бывший дутовский разведчик ушел от чекистов, выпрыгнув во время допроса в сугроб из окна второго этажа. Время тогда было вечернее, и ему удалось скрыться. Теперь он снова выдрался из рук ЧК, и, конечно, винить в этом следовало только его, Михаила Ягунина.
С такими вот не слишком веселыми мыслями бродил он в ожидании завтрака по территории военного госпиталя, завернувшись в длиннополый халат из полосатый бумазеи. Его Михаилу презентовала сестра-хозяйка, молодящаяся блондинка с заячьей губой.
Ныла рука, зацепленная марлевым жгутом за шею, слабость после операции еще давала знать, и Михаилу приходилось присаживаться — то на лавочку возле клумбы, то на приступки корпуса. Через небрежно заделанный пролом в госпитальной стене он подолгу смотрел на безмятежную Волгу, ее лесистые берега, на желтую косу Аннаевского острова, который, по словам старожилов, из-за нынешней жары высунулся из воды как никогда, на гребешки и флюгера пивоваренного завода, на трубы электрической станции горводопровода, на серые завалы дровяных пристаней и складов, на молчащие лесопилки. А справа, по некогда монастырской земле, сбегали к Волге кособокие домишки Нового Афона — слободки извозчиков, рыбаков, лодочников и горшечников. Ягунин был уверен, что когда-нибудь на их месте построят прекрасные здания с белыми колоннами, башнями и изразцовой отделкой, и в каждом таком доме будет жить человек по сто, а то и больше. Но, сознательно приветствуя светлое будущее, он с потаенной симпатией вглядывался в муравейник неказистых хибар. Они напоминали ему деревню. Правда, в Старом Буяне на улицах зеленей да и сами улицы, ровные и широкие, не походили на беспорядочные извивы Нового Афона, но все-таки жили в слободе трудящиеся люди, а не всякая пузатая нечисть, как в центре, где-нибудь на Предтеченской или Панской.
Ягунин вдруг почувствовал, что ему захотелось курить. И не просто захотелось — желание затянуться махрой было прямо-таки нестерпимое. За год без курева с ним уже бывало такое раза четыре, но он приказывал себе: нельзя — значит нельзя, ша! Сейчас же он вдруг решил: закурю… «Может, полегчает, — мысленно оправдывался он, оглядываясь, где бы стрельнуть на самокрутку. — Душу отведу, и конец…».
Двор был пуст. Михаил подобрал одной рукой полы халата и быстро подошел к торцу больничного корпуса. В открытом окне светился пушок головы Никишина, который читал обрывки допотопного номера «Нивы», засаленного, что хоть картошку жарь.
— Никишин! — еще не дойдя до корпуса шагов двадцать, нетерпеливо крикнул Ягунин. — Выглянь-ка!
— Чегой-то ты? — тот показался в окне и, увидев Михаила, засмеялся. Просто так: язва, видать, отпустила.
— Найди табачку на цигарку, а?
— Тю! — изумился Никишин. — Да рази ж я курю? Эй! — Он притишил голос. — Гляди-ко!..
Ягунин обернулся. Молодая крутобедрая медсестра, выйдя из инфекционного барака, направлялась по дорожке в главный корпус. Проходя, она с заученным кокетством стрельнула на них глазками.
— Ишь, кралька-то, — расплылся Никишин. — Хороша, а?
Досадливо отмахнувшись, поскольку не переносил разговорчиков на подобные темы, Ягунин двинулся ко второму корпусу — «холерному бараку», как его называли, хотя ни одного больного холерой в военном госпитале не было, под них отдали бывшую земскую больницу.
— Эй, сдурел! Заразу схлопочешь! — испуганно крикнул ему вслед Никишин.
Скользнув взглядом по табличке «Инфекционное отделение», Михаил поднялся по ступенькам и вошел в барак. В коридоре было пусто, на столике дежурной сестры лежало начатое вязание. Он прошел дальше, прислушался. Совсем рядом, за дверью ближайшей к нему палаты, раздавались возбужденные мужские голоса. Он постучал…
…А там, за дверью, клокотали страсти: на одной из кроватей четверо больных с азартом бились в преферанс. Еще трое следили за игрой. В палате было душно и сумрачно от дыма; окна плотно зашторили простынями, даже форточку закрыли. Судя по горе окурков, игра шла всю ночь.
— Восемь пик! — торжествуя, сказал атлетического сложения брюнет с косой челкой, прилипшей ко лбу.
— О-о! — протянул пожилой игрок с мешочками под глазами. — Круто берете, Роман Сергеевич. — Но все равно вист.
— Увы, я пас, — вздохнул третий, востроносенький, с землистым от недосыпа лицом.
Стук в дверь переполошил их. Набросив на карты одеяло, пожилой улегся сверху. Остальные без единого слова разбежались по койкам. Из коридора сильно дернули, и табурет, задвинутый ножкой за дверную ручку, упал. В щель просунулась озадаченная физиономия Ягунина. Семь пар глаз с напряжением смотрели на него.
— Чего тебе, родимый? — до дурашливости простовато спросил брюнет с челкой, вставая с кровати навстречу вошедшему Ягунину.
— Извиняйте… Закурить не найдется? — вроде бы смущаясь, попросил Михаил. Глаза его шустро бегали по палате.
— Закурить? Ах, закурить! — Брюнет широко ухмыльнулся. — А как же! Это мы могем…
Не спуская глаз с Ягунина, он полез в тумбочку. Михаил внимательно следил за его рукой и отвел взгляд, когда убедился, что верзила с челкой достал папиросу.
— Давай, што ль, сам тебе запалю, а то дык вон у тебя с рукой-то, — сказал, продолжая ломать ваньку, брюнет. Вынул зажигалку, сделанную из винтовочного патрона, чиркнул. Когда Ягунин прикуривал, спросил между прочим, кивнув на перебинтованное плечо: — Сломал, браток?
— Не-е-т, — затягиваясь дымом, тоже простецки ответил Ягунин. — Кулачье…
— А-а… — уважительно протянул брюнет.
— Вы что безобразничаете?! — раздалось за спиной у Михаила. Обернувшись, он увидел рассерженную мордочку медсестры. — Это же инфекционный корпус! Сейчас же отсюда!..
«Брызни — зашипит», — подумал Михаил, глядя на красную от испуга и злости сестричку.
— Не знал, извиняйте… — пробормотал он и, уходя, крикнул уже в дверях: — Благодарствуйте за курево!..
«Глаза-то у них волчьи», — отметил про себя.
— Увидит Нина Дмитриевна, мне знаете как влетит? — сердито шептала медсестра, подталкивая Ягунина к выходу из корпуса.
— Иду, иду… — заговорщицки подмигнул ей Михаил. — Закурить, понимаешь, до жути хотел, а мой сосед некурящий…
— Ладно, ладно, идите! — торопила сестра.
Он вышел во двор и закашлялся: с отвычки аж душу драло, а ведь приятно! Побрел себе, щурясь от дыма и размышляя об увиденном. Сел на скамью, пустил облачко, откинулся на ребристую спинку. Если бы повернул голову направо, где окна главного корпуса, увидел бы Ольшанскую. Она смотрела на него, опершись рукой о подоконник. Губы ее были сжаты, красивое лицо сосредоточено.