Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
Машинист ушел. Железный борт тендера в нескольких местах пробит пулями. Приникнув к железу в угольной пыли, Соколовский сквозь пробоину наблюдал, как паровоз, миновав часового, приближается к искореженному взрывом поворотному кругу депо.
Крыга объявился внезапно, стремительный, привычно свирепый с виду. Лоб и мощные надбровья тяжело нависли над энергичным смуглым лицом. Он почти не изменился: тот же быстрый, оценивающий взгляд желтоватых навыкате глаз и жесткий, никак и с годами не седеющий ежик.
– Здорово, Ванятка!
– сказал он весело, словно они встретились не тайком на тендере, а где-нибудь в мирном, праздничном парке или на крыльце железнодорожного клуба.
Соколовский протянул руку, но уголь пополз под ним, и он неловко осел, не дотянувшись до Крыги. Мастер рассмеялся.
– Отвык от паровоза, вражий сын!
– Он присел на корточки и принялся бесцеремонно разглядывать Соколовского.
– В лагере отвыкнешь, - пробурчал Соколовский.
– Там себя не узнаешь. Ну, чего?
– А я смотрю: крепко ли тебя напугал немец? Осталась у тебя еще душа в теле или не осталась?
Крыге почему-то весело, это и сердило, и настораживало Соколовского.
– Все мы пуганые, - уклонился он от прямого ответа.
– Напугаться недолго, а я вот не пойму, с чего вам весело, Григорий Евдокимович? Вроде не к тому идет…
Изрядно повыщербленный рот Крыги открылся в хитрой улыбке, старик совсем развеселился.
– Меня немец за смех и признаёт, Ванятка.
– За шута, что ли, держит?
– Вроде, - кивнул Крыга.
– Угадал! Ты и малым хлопцем разумным был.
Соколовский напрягал память. Неужели он все позабыл, все перепутал за время плена? Отчетливо вспомнился ночной кабинет секретаря райкома; окна, задраенные картоном и плакатами, куча австрийских винтовок в углу, попавших в город после освобождения Западной Украины… Вспомнились адреса, явки, несколько фамилий. Среди них была и фамилия Крыги.
– Вот что, - сурово начал Соколовский, - на улице Энгельса дом 25 разбомбило. Там одни руины, никого не найти.-Он настороженно следил за лицом Крыги - веселые искры в желтых зрачках мастера не гасли.
– Слесаря Глушенко на Круговой, за ипподромом, тоже нет. С прошлого лета его там не было. Не нашел я никого, поняли?
– Ага, поразбегались люди, -уклончиво ответил Крыга.
– Кто по делам, по продукты, а кто и до дедов, навек, без обратного билета, проверить, чи лежат покойники там, где их поклали, чи, може, и они. врассыпную от немцев кинулись.
– Заметив, что у Соколовского от злости заходили желваки, Крыга уставился на него с пронзительной и беспощадной пристальностью.
– Ты где бегал? Откуда стриженый такой прилетел?
– В лагере, - сказал Соколовский, сказал это вдруг повинно, хотя не знал за собой вины.
– На Слободке.
– Бежал?
Соколовский посмотрел на покатую, в засмальцованной спецовке спину Дзюбы. Сейчас машинист уличит его во лжи.
– Выпустили. Я Дзюбе сказал, что бежал, а нас выпустили. Вчера…
Наступило затрудненное молчание. Дзюба, конечно, успел шепнуть Крыге: «Там Соколовский Иван, инженер, бежал из лагеря…»
– Я правду говорю: вчера немцы пять человек выпустили. Мы и сами толком не поняли, вроде хотят, чтобы мы в футбол играли… - Ему самому эта затея теперь казалась странной и неправдоподобной.
– Такая вот чертовщина. Я Дзюбе и сказал, что беглый…
Неожиданно вблизи раздался окрик:
– Du! Feuer! [13]
Оба замерли. Густые брови Крыги поднялись удивленно и досадливо: как же это он не слыхал приближающихся шагов? И Дзюба не подал сигнала.
Немец взбирался на паровоз. Подошва, подбитая гвоздями, железно скребнула по ступеньке. Из своего укрытия они увидели схватившуюся за поручень руку.
Дзюба открыл топку, пальцами выхватил раскаленный уголек и, перекидывая с ладони на ладонь, поднес солдату.
13
Эй, ты! Огня! (нем.)
Тот наклонился, прикуривая. С тендера была видна его пилотка.
– О-о! Gut! Ganz gut!
– сказал немец.
– Ein Kunststuck! [14] Слышно было, как солдат спрыгнул и стал удаляться, громко раскуривая трубку. В будке охал, матеря немца, Дзюба. Крыга в задумчивости пожевал рыжеватый ус.
– Да-а, немец такой… с выбриками; ему волю дали, он и чудит. Бордели пооткрывали, поганцы.
– Футбол - к чертовой матери!
– То, что Крыга, узнав о футбольной затее, вспомнил вдруг публичные дома, окончательно убедило Соколовского, что лучше помалкивать о том, зачем их выпустили за лагерные ворота.
– Хлопцы бежать хотят, а мне вроде нельзя. Мне, Григорий Евдокимович, бежать нельзя, о другом был уговор, вы знаете… - Соколовский говорил тихо, со спокойной решимостью.
– Я был оставлен в городе…
14
Хорошо! Очень хорошо! Фокус! (нем.)
– Знаю.
– Ну вот, - Соколовский облегченно вздохнул.
– К нам как попал? По мосту?
– Нашел лодку.
– Он достал из-за спины свернутую сетку со снулой уже рыбой.
– Рыбачил… Обошлось. Сам не верил в удачу, а вроде обошлось.
Крыга снова вгляделся в него из-под крутых надбровий насквозь нижущим взглядом.
– Батько там?
– он взмахнул рукой, что означало - по ту сторону фронта.
– Дворничиха сказала - все там. Если доехали.
Что-то непривычно скорбное мелькнуло во взгляде мастера. Видимым усилием он прогнал от себя донимавшую его мысль и положил руку на плечо Соколовского.
– Доехали. Не всем же бедовать… Доехали! Ты верь, Иван, без веры и жить трудно.
– Он сощурился, некрасиво оттопырив губы.
– И там нелегко - хлеб нужен, а где его сеять? Сколько уже земли под немцем! Он к фронту эшелоны гонит, танки, машины, орудия, много металла надо нашим, чтобы немца остановить! Ой, много!
Молодые на фронте, теперь деды в гору пошли, и Соколовский где-нибудь мастером в цеху. Он без дела не засидится.
Старинные друзья, Соколовский и Крыга всю жизнь называли друг друга по фамилии.