Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
Но он не уходил, как будто страх пригвоздил его к месту.
– Меня отпустили!
– Миша подосадовал на себя за минутную слабость.
– Слышите? Я с пропуском, не бойтесь.
– Их расстреляли, - сказал Знойко, еще не отойдя испуганным сердцем.
– Вон там, - он показал на соседнюю, проходную, комнату.
– Маруся видела. С того дня она и стала седеть…
Женский голос снизу окликнул Знойко, а Миша смотрел мимо него, на стену, в которую должны были войти пули, убившие его близких.
Торопясь, Знойко рассказал подробности. Когда гестаповцы поволокли по коридору больную старуху еврейку, соседку Скачко, отец Миши стал их ругать, потребовал старшего офицера. Обыскали квартиру и нашли китель Миши. Отца и мать расстреляли не уводя, Зиночки дома не было - она уцелела. Полгода жила внизу, в комнате учителя Грачева.
– …Хороший человек Грачев.
– Знойко прислушивался к приближавшимся осторожным шагам.
– Как отец смотрел за Зиночкой. Потом управа объявила набор в медицинский институт, обещали паек, льготы… и тут обманули. Им молодых собрать надо было, молодые прячутся. В первый же день похватали студентов - и в Германию. Это Маруся идет… - шепнул он.
– Раньше лестница под ней дрожала, а теперь, слышишь, идет тихо, как ветерок…
Но Миша не слыхал ни шагов, ни озабоченного, призывного бормотания жены Знойко: «Васенька, Васенька!…»
В комнату вошла темноволосая стройная женщина с резкими полосами седин.
– Васенька… - повторила она, но, узнав Мишу, кинулась к нему.
– Господи! Родной ты мой! Жив! Жив!
– Обняв его и раскачиваясь всем телом, она продолжала с укором: - Говорила, он жив, а ты не верил. Ты ни во что хорошее не веришь, Вася… - Вдруг она заголосила, прижимая Мишу к плоской, пахнущей керосином и луком груди: - Сиротинушка!
Снизу поднимались встревоженные соседи. Темнело, и в густых сумерках Миша никого еще не узнавал.
– Это Михаил!
– взволнованно объясняла Знойко.
– Миша Скачко! Хозяин квартиры…
– Хозяин пришел, - с облегчением обронил кто-то в темноту коридора.
– Скачко.
– Обживется, - сказал хрипловатый женский голос.
– И мы не в хоромы въезжали.
– Бачишь, кирпич собрал, стол себе сделал. Теперь хоть гостей зови: скорый на руку!
– Голос незнакомый, тонкий и какой-то равнодушный, без страсти.
– Ах ты, пес!
– крикнула женщина.
– Ты ж по всему кварталу мебель награбил. Стулья, столы до потолка, як в комиссионном, стоят… А человеку кирпича жалеешь. На, возьми, подавись ты… - Она наклонилась, схватила кирпич и бросила в ноги коренастому человеку.
– На, собака! На, ненажора!
Человек отскочил.
– Пусть селится, - сказал кто-то примирительно, - крышу починит, и нам лучше будет…
Послышался тревожный шепот:
– Из лагеря бежал… бритый…
– Разрешение управы нужно, - настаивал коренастый, ловко вытирая сапог о штанину.
– Документ. Без документа нельзя.
Миша подошел к нему и всмотрелся в широкоскулое лицо. Человек глядел на него внимательно, без страха.
– Ты шумишь, сволочь?
– прохрипел Скачко, чувствуя, что сейчас схватит кирпич и ударит плашмя, как по стене, по этому плоскому лицу.
У человека не дрогнул ни один мускул.
– Распустились при большевиках…
Скачко ударил его кулаком. Широкое лицо качнулось в сторону и куда-то исчезло. Человек присел. Потом послышался топот на лестнице и резкий фальцет:
– Рятуйте!
Жизнь запутывалась. Скачко плохо различал оставшихся в комнате людей - они шарахнулись ъ стороны, под прикрытие стен.
– Где Саша?
– спросил он неожиданно.
– В субботу она во второй смене, - ответила Знойко, одна попрежнему стоявшая рядом с Мишей и смотревшая на него с сочувствием и сожалением.
– Саша на швейной фабрике работает, это через весь город идти, - объяснила она.
– Р-я-атуйте!… - донеслось уже с улицы.
Только теперь Миша почувствовал, как больно он ушиб пальцы. Кто-то положил ему руку на плечо - рядом оказался человек с суровым, аскетическим лицом. Скачко угадал его скорее сердцем, чем глазами.
Грачев!
– Пойдемте ко мне, Миша.
– Грачев сжал пальцами его плечо и подтолкнул Скачко к выходу.
– Мне нужно рассказать вам о Зине… - Его суровый бас неожиданно дрогнул, смягчился. Грачев кашлянул по-стариковски, взял Мишу за руку.
– Шагайте за мной.
– Он ощутил неуверенность Миши.
– Пошли! Ничего, держитесь крепче.
Послушный сухой, холодной руке, Скачко двинулся к лестничной площадке, затем вниз, в комнату бывшего учителя истории. Рука у Грачева оказалась сильная, грубая, с жесткими буграми мозолей.
4
– …Зиночка многому меня научила, сама того не подозревая. И я скорблю о ней, вероятно, больше вашего, глубже, что ли… Вы не обижаетесь на меня?
– Миша избегал взгляда Грачева и, лежа, с хмурым безразличием разглядывал комнату.
– Ну и ладно, и хорошо… Если это только не равнодушие ко всему на свете, - добавил он требовательно.
– Теперь и с этим сталкиваешься.
– Сегодня трудный день, - Миша приподнялся, опершись на локоть. Была в нем раздражавшая Грачева уклончивость, нежелание торопить разговор, который не принесет ни облегчения, ни надежды: сегодняшний день слишком много отнял у него.
Грачев молча покормил его холодной картофельной запеканкой, ломтем кукурузного хлеба и луком с солью. После ужина Мишу охватила слабость, пришлось лечь на обглоданный временем клеенчатый диван.
– Перед сестрой я виноват…
– Мы не всегда понимаем близких, - мягко сказал Грачев, словно оправдывая. Мишу.
– Даже красоту близких людей не умеем разглядеть толком. Вам это не приходило в голову?
– Миша покачал головой.
– Это от возраста. Или склад характера таков. Вы ведь это… - Грачев замялся, подыскивая слово, и, неожиданно для себя, качнул правой ногой.