Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– Я и так четыре месяца чернорабочим трубил.
– А завтра плавать надоест?!
– Что ты!
– Кубрик чистить надоест? Палубу драить? Штурвалить обрыднет? Ты не смейся. Думаешь, прыгать на пирс с выброской - это и вся морская наука?
«Завидует»,- решил Виктор. Плохое зрение мешало старпому: швартовался он тяжело, без огонька.
– Тебе бы только гарцевать, форсить. Артист!
– насмешливо отрезал Петрович.
– В гражданскую батько Кочубей быстро обламывал таких конников.
Кочубей, в дивизии которого Петрович воевал в 1918 году, остался для него высшим моральным авторитетом. Редкое наставление старпома обходилось без имени Кочубея,
– Поставь к штурвалу - увидишь, надоест или не надоест.
– Заштилит - поставлю. В шторм не управишься.
Матрос промолчал. Едва не вырвалось заносчивое: «А ты попробуй, поставь, авось управлюсь», но парень знал все-таки, что нет, не управится. Подержать малость штурвал, да еще под присмотром старпома, можно и в шторм, но вести катер против бешеной волны он не сумеет.
По левому борту в пяти милях от катера тянулся извилистый, нескончаемый берег Парамушира. Почти так же он выглядел и летом, разве что снега отступали повыше и в солнечные дни береговые увалы стояли в темной, но ласковой зелени трав. В туман краски тускнели, берег казался буро-коричневым, безжизненным. И все же летом здесь бывало веселее, чаще носились за кормой птицы в расчете на поживу, глупыши и бакланы оставляли узкий тающий след на воде, и вода, еще не скупясь, брала у природы яркие краски: звонкую прозелень, белизну ажурных пенистых кружев, гладкую, словно остекленевшую синеву на закате, голубые огоньки по ночам. А теперь низко, вперегонки проносились, скрываясь за сопками, темные тучи. Серыми были и волны и пенистые гребни волн.
В рубке хлюпала вода. Она проникала сквозь дверные щели, задерживалась на решетчатом полу. Деревянный ящик из-под консервов поскрипывал под ногами старпома. По набрякшим на его шее и висках венам видно, как трудно стало удерживать штурвал.
…Мысль старпома упрямо возвращается к рейду «Подгорного». Как на беду, капитан и старший механик застряли на берегу. Сдавали отчетность по команде и по машине, так сказать «закруглялись» ввиду окончания навигации, а катеру пришлось поспешно сняться с якоря. Старпом вспоминает кряжистую фигуру старшего механика Иванца на пирсе. Он беспокойно вышагивал по бетонной ленте пирса, чуть пригнувшись под тяжестью мешка. Вспоминает капитана, сложившего к ногам четыре буханки хлеба и сигналившего им руками. «Заботливый, продуктами разжился»,- думает Петрович. Но к пирсу в сильный зюйд-вест не подойти, разнесет к черту суденышко, а с берега на катер и подавно не попасть, шлюпку опрокинет или грохнет о берег. Так и пришлось уйти одному с молодыми матросами.
…А пора бы и ему отдохнуть после восьми лет океанской трепки. Пора! Нынешнее лето и осень выдались трудные, несговорчивые: редкую неделю не штормит. Суда «Подгорного» работали с нагрузкой, какой здесь не упомнят во все послевоенные годы. То и дело подходили китобойцы. Они сигналили издалека, вызывая буксирные катера. Надо поторапливаться, освободить китобойца от плывущих на буксире туш, подвести их к разделочной площадке - слипу. Чаще всего слип занят. Пошевеливайся, «Жучок»,- китобойцам нельзя простаивать на рейде! Пока освободится слип, натягивай металлические тросы, закрепленные вокруг хвостовых плавников кашалотов и финвалов, тащи их к бую - бочке, стоящей на мертвом якоре. Крепи! Здесь они подождут своей очереди. Скроются за горизонтом китобойцы, но «Жучку» и тогда не до отдыха - волоки китовые отбросы подальше от берега! Океанские дворники - чайки да глупыши - не справляются с богатой добычей. Избавился -от вонючих потрохов - не зевай, тащи приведенные кем-то кунгасы, гони их к пирсу, разгружай пришедшие на рейд суда и суденышки! Спеши, лети, неутомимый «Жучок»! Из Северо-Курильска радируют: получайте четыре бухты манильского троса. Кому же идти за ними, как не «Жучку»?! Заводи, механик, машину! В Петропавловск черт занес двух нетерпеливых сменщиков - нового директора рыбкоопа и начальника АХО, с семьями, с домашним скарбом,- не дождались рейсового парохода курильской линии. Ничего не поделаешь- принимай, «Жучок», в кубрик дорогих гостей! Работай, пыхти от натуги! Не посылать же по всякой нужде за добрую сотню миль большие корабли. Поворачивайся, «Жучок», почтальон и мусорщик, поводырь и грузчик, ладный и увертливый океанский вездеход!..
Только вчера «Ж-257» вернулся из Северо-Курильска в «Подгорный» с бухгалтером, деньгами и провизией на борту. За труды праведные команде далее оставили в счет декабрьской нормы два ящика консервов. Четвертого декабря, если ветер не позволит войти в устье небольшой реки на «Подгорном», лебедка вытащит на берег оба катера - «Ж-257» и «Ж-135».
На комбинате с часу на час ждут подхода рыболовного траулера «СРТ-351» с ремонтными материалами. Катера разгрузят его - и шабаш, на зимние квартиры. «Ж-257» уже без рации, ее сняли для осмотра и ремонта. Горючего мало, бункероваться с берега трудно, в крайности, если горючего не хватит, соляр можно получить и с траулера - это даже удобнее, чем с берега…
Миновав наконец мыс Океанский, катер лег на норд-норд-вест. Ветер задул в корму, и катер пошел быстрее, используя парусность корпуса и рубки. Он то взлетает высоко, содрогаясь от работающего вхолостую винта, то стремительно скользит в зыбкий распадок между волнами. Оба «Жучка», хоть и на далеком расстоянии, идут точно в ногу: разом ныряют в пучину, разом поднимаются на гребень волны.
Подрагивает стрелка компаса, лежащего в медном футляре перед Виктором. В промежутках между ударами волн слышится хриповатое тиканье больших морских часов. Старпом на несколько минут передает штурвал Виктору, чтобы отметить в вахтенном журнале прохождение мыса Океанского.
Крутой бег облаков унялся. Небо словно отвердевало, становясь графитовым и еще более мрачным. «Ж-257» плавнее скользит по длинной зыби и быстро нагоняет передовой катер, который, выключив машину, лег в дрейф.
3
Едва старпом скомандовал в машину «стоп», как Виктор почувствовал, что он голоден. Сунулся в камбуз, но кок загородил вход своей худощавой спиной.
– Чего колдуешь?
– спросил Виктор, заглядывая в камбуз.- Есть охота. Другие в шторм еды и видеть не могут, а мне только подавай.
– Толковым матросом будешь.
– Правда?
– Правда бережком ходит, ноги боится замочить.
– Консервов дай, Коля,- нерешительно попросил матрос.
– В кубрик иди, там пайка Равиля, он и не притронулся.
В кубрике жарко. Равиль лежит на верхней койке, упираясь ногами в переборку. Скосил глаза на вошедшего, спросил тревожно:
– Чего стали?
– Тонем,- невозмутимо ответил Виктор, присаживаясь к столу.- Твои консервы?..
– Бери. Мне не надо.
Заскрежетала жесть под ножом. Равиль поморщился:
– Только не чавкай. Слышать не могу…
– Ладно,- пробормотал Виктор, набивая рот.
Равиль отвернулся.
– Почему валяешься, Роман?
– спросил Виктор, доедая консервы.- Ты же не пассажир, а матрос.
– Какой я матрос!
– Горечь и обида послышались в голосе Равиля.- Компаса не знаю. Румбов не знаю. Машины тоже не знаю…
– Кто же за неделю может все узнать! Главное - силу воли надо иметь. Заставить себя выйти на палубу - и все. Эх, Роман!
– Поднимаясь по трапу, Виктор только махнул рукой напоследок.