Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
Пришлось скомандовать в машинное «малый ход» и плыть на восток, с тревогой прислушиваясь к тяжелому дыханию машины, зная, что каждый ее короткий вздох, мельчайшее содрогание ее стальных членов отнимают какую-то частицу плескавшегося в бункере соляра. Другого выхода нет.
Старпом послал Виктора в машинное. Оказалось, соляр на исходе.
– И ещё передай Петровичу,- сказал механик, когда матрос приготовился выскочить из машинного,- в кормовом кто-то из пушки стреляет, Просто голова раскалывается.
Старпом тут же послал Виктора проверить кормовой отсек. Ползти надо против ветра, навстречу хлестким, оледеневающим брызгам, держась за штормтрос, чтобы не смыло в океан. Это чертовски трудно и больно. Двигаться можно только с ненавистной Виктору медлительностью и осторожностью, и все же в напуганном сердце шевелится и чувство гордости и какой-то мальчишеский азарт.
В такие минуты страх уползает куда-то в глубины подсознания. Для Виктора уже не существовало ярости шторма, беспощадной огромности океана, разверстой под ним бездны. Сущими были только зримо летящая на нега волна и короткий, исступленный, ему одному предназначенный порыв ветра. Волна казалась живым существом, которое с воем и ревом встает на дыбы, потрясает косматой гривой, налетает на матроса с жадно раскрытой пастью.
Не выпуская из рук штормтроса, Виктор ползет вверх по круто наклоненной палубе.. Когда хрипатая, сторукая волна настигает корму, он забивается в угол между палубой и фальшбортом. Волна уступает не сразу, она силится отодрать его от палубы, сшибить, слизать шершавым, ледяным языком. Она постанывает от злости и брызжет пеной. На потемневшее от холода и напряжения лицо матроса ложится отпечаток удивления и обиды, но он не поддается.
Из камбуза на миг показался Саша с ракетницей в руках. Ракета взлетела совсем не высоко, облив катер кровавым светом.
На корме темнеет бочка со смазочным маслом. Она прикреплена стальным тросом к кнехтам-тумбам для швартовки. Под прикрытием бочки Виктор отбил очередную атаку океана и, улучив миг, кинулся к кормовому люку. Два железных барашка отвернулись легко, словно их забыли задраить, но остальные не поддавались. Пришлось переждать волну и, держась за кожух машинного, пустить в ход каблуки.
Отдраив люк, матрос не торопится открыть его. Напротив, он всем телом навалился нетяжелую ляду. Зазевайся только - шторм распахнет люк и захлестнет трюм водой. Привалившись к люку, матрос осмотрелся, пропустил еще одну волну и, приоткрыв ляду, посветил внутрь фонариком.
В трюме плещется темная вода. При крене перекатывается запасный винт катера, ломая там ящики с консервами. Плохо дело: одному никак не справиться с трехпудовым винтом, Виктор захлопывает крышку люка. Пока студеный поток перекатывает через него, он еще раз обдумывает все возможности, все ухищрения, которые позволили бы ему в шторм совладать с тяжелым остролопастным винтом, Так и не найдя выхода, стал задраивать люк вслепую, нащупывая барашки в густом снежном вихре.
На обратном пути Виктору показалось, что он ошибся и ползет по левому борту. Но тут же, зацепившись штаниной о рваное железо, сообразил, что волна снесла бочку со смазочным вместе с приваренными к стальной палубе кнехтами. Какая-то незнакомая еще дрожь пронизала тело матроса, отдалась слабостью в ногах. Сколько злобной силы таится в океане, если он так неслышно, играючи, снес двенадцатипудовую бочку и сорвал кнехты, о которых моряк привык думать как о самой прочной и надежной вещи в мире!
Виктор рывком поворачивается к корме, будто хочет заглянуть в самые глаза несытого, ревущего зверя, и, пятясь, ползет к рубке.
– Са-ашка!-хрипло кричит он в приоткрытую дверь камбуза.- Бочку со смазочным смыло!
– Чуть не сшибла меня,- отвечает Саша.- Хорошо, ее вправо повело, могла рубку разбить.
Петрович выслушал Виктора с мрачным спокойствием. Все тело сковывала смертельная усталость: опустились углы рта, набухшие веки тяжело давили на покрасневшие глаза.
– Смени Сашу, а он нехай ко мне идет. Нехай идет!
– повторяет он со злостью и сплевывает густую слюну куда-то мимо штурвала.- Скоро я этого змия в руках не удержу, чует, черт, что я на пределе…
Он решил не посылать матросов в кормовой трюм. При такой карусели они и вдвоем не справятся с винтом. Еще руку или ногу кому-нибудь перебьет, а то волна снесет за борт - и поминай как звали.
Штормовая ночь сменилась тусклым, подслеповатым днем. Посерело. Яснее проглядывала линия борта, заметнее, страшнее стало клокотание океана.
Но день миновал, и темнота надвинулась вновь. Она плотно закупорила все вокруг. И опять на гремящем волной, на исхлестанном вихрями океане засветились окна рубки. Слабый, беспомощный свет, словно свечение одного из мириадов микроорганизмов, населяющих водную пустыню.
Равиля пришлось уложить на нижней койке и привязать к ней. Он терял сознание и падал на жилую палубу.
Кок открывал консервы, нарезал ломти хлеба, чертыхаясь, таскал еду в машинное механику Косте и, держась рукой за шпангоут, калякал с ним о всякой всячине.
Механик не подымался на палубу: он и без того хорошо знал, что творится в океане. Находясь в машинном, он умел точно определять и силу ветра и характер волны. Его небольшое, широколобое лицо ожесточилось и отсвечивало сероватой бледностью. Засаленную кепку он сунул в карман пиджака козырьком вверх: она часто падала с головы, а механик берег вещи. Руки механика дрожали от усталости, но это не мешало ему всякий раз осведомляться, в порядке ли его новое ватное одеяло, купленное недавно в Петропавловске-на-Камчатке.
– Подвесил бы его к потолку, что ли,- попросил он кока.- Еще Равиль траванет, испортит…,
И кок привязал к подволоку кубрика свернутое в узелок, перетянутое шпагатом одеяло. Оно раскачивалось, то и дело заслоняя лампочку и укрывая тенью кубрик.
Медленно бредет время. Виктор изредка запускает в нависающее над самым катером небо красную ракету. Когда она, шипя, взлетает вверх, парню становится не по себе: красноватый отсвет, падающий на океан, подчеркивает их страшное и непоправимое одиночество. Сигналы бедствия здесь, в сотне миль от берега, пожалуй, не имеют смысла. Давно молчит сирена, помалкивает в рубке и телеграфный ключ для передачи световых сигналов с клотика.
Восемь часов назад кок сунул Виктору кусок хлеба и сказал с грустью:
– Бери! Последнюю хлебаночку кончили…
«Хлебаночка» - слово его собственного изобретения. Оно составлено из двух: хлеб и буханочка,
Устали не только люди, но и металл, стальные листы, из которых сварен катер. Под ударами волн во многих местах прогнулся внутрь фальшборт. В корпусе катера появились вмятины.
А шторм только разыгрывался. Он усилил разбег, поддевал железную букашку, ударял ее наотмашь, норовя расплющить или расколоть.