Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– Во-во! Мы его несколько раз на берег звали, в машинную комбината. Специалист.- Рапохин помолчал.- Черт его знает, мотаешься тут на берегу, а они у себя, в кубрике. Только тогда и видишь людей, когда авария, беда какая, дисциплинарка! Чепе! Помню: кок пьет. Парень там из Ворошилова-Уссурийского, бузотер, настоящий анархист, а?
– Катя молчала.- Еще матрос из Владивостока, яхтсмен, что ли? В июне шлюпку мне чуть не утопил… Под парусом пройтись захотелось…
– Саша,- подсказала девушка.- И
Рапохин задумался.
– Это же смешно сказать, не знаю их толком,- откровенно проговорил он.
– Нехорошо,- заметила Катя.
– Чего уж хорошего!
– Он расстегнул тулуп-в аппаратной жарко. Оказал, словно убеждая самого себя:- А все-таки обойдется, Катя.
– Они с голоду умрут,- прошептала Катя.
– Ну-ну, рановато… Человеку помереть не так-то и просто. Стоящий человек семь раз одолеет смерть, а на восьмой…- он намеренно помолчал и добавил после паузы,- а на восьмой обманет ее.
Катя вдруг заговорила быстро-быстро, словно боясь, что директор сию минуту уйдет, а ей надо, ей непременно надо излить душу:
– Очень хорошие ребята, Степан Степанович. Саша - это, знаете, какой человек? У него жена, подружка моя, и дочь есть, Лизочка. А Виктора вы не поняли, он не анархист, он плавать хотел, потому и на Курилы приехал, А вообще он шелковый. И Равиль…- Катя задумалась.- Серьезный парень, обидчивый только.
– И все-то ты знаешь,- сказал Рапохин с уважением, не заметив, что перешел с ней на «ты».- А говорила - новенькая!
Девушка сидела, облокотясь о стол и упираясь подбородком в скрещенные руки. Рапохин положил было руку на ее плечо, но сразу же отнял, хотя Катя не шелохнулась. Неспокойно стало у него на сердце, словно по руке про-шел ток от жаркого Катиного плеча. Рапохин понял вдруг, что перед ним не девчушка, а молодая женщина, которой, быть может, так же одиноко, вечерами, как и ему, которая так безраздельно живет интересами многих отчасти и потому, что свое заброшено, неустроено, трудно…
– Душно как у вас,- проговорил Рапохин, берясь за дверную ручку.
– Степан Степанович,- Катя поднялась.- Днем Климов приходил, требовал показать ему журнал, всю нашу документацию по камеру. Я не знала, можно ли…. На всякий случай отложила до завтра…- Она улыбнулась.- Отбрехалась, в общем.
– Все покажи, чего нам крыться! Человеку надо, служба такая…
По пути к своему приземистому, до окон обложенному дерном дому Рапохин без особой приязни подумал о том, что Климов, который мог получить копии всех документов у него, зачем-то поперся на рацию.
Климов не спал, когда вернулся Рапохин.
Месяц назад, почувствовав странное онемение большого пальца правой ноги и опасаясь никотинной гангрены, кавторанг бросил курить и
– Чего по ночам бродите?-спросил он, упрятав леденец за щеку.
– Показалось - сирена на рейде.
Климов лежит на диване. Рядом на спинке стула тускло отсвечивают золотые нашивки кителя. Климов непрерывно сучит пальцами обеих ног, это уже стало привычкой.
– Много шуму подняли, Рапохин,- говорит он безразлично.
Леденец мешает ему, и он разгрызает его с громким хрустом.
– Я сегодня на радиостанцию ходил, хотел просмотреть переписку, но там девица, знаете, уклонилась… Отложила на завтра. Хорошая выучка…
Рапохин не возражал. Если выгораживать Катю, Климов только утвердится в своем мнении.
– Мне и так ясно, что излишний шум поднят. Друг мой, все эти Главсахалинрьгбпромы за тридевять земель, делу они не помогут, а звон, как говорится, пойдет вселенский.
– А мне что за -печаль!
– резко сказал Рапохин.- Мне бы людей разыскать.
– Все о людях пекутся,- наставительно заметил Климов.- Для того на земле и живем. Вы что ж думаете, я ради собственного удовольствия прикатил сюда по зимней-то дорожке? Ради тех же людей! Больше порядка будет- людям спокойнее. Подтянете плавсредства так, чтобы все в ажуре, безопаснее людям будет. Это да, это я понимаю. А уж если они где-то в море, тут чего же руками-то размахивать. Ищите, да с умом.
– Разрешили бы мне,- вздохнул Рапохин,- я бы сам ушел в море искать!
– Вот-вот!
– почти обрадовался Климов. Его правильный профиль едва белел на фоне диванной спинки.- Вы романтик, Рапохин, а романтиков у нас бьют.
– Где это «у нас»? В министерстве, что ли?
– В нашей жизни. В нашей трезвой жизни.- Климов повернулся на бок, лицом к собеседнику. Под ним стрельнула и печально загудела пружина. Климов усмехнулся: - Поющий диван. Это вы, верно, и приняли за сирену на рейде.- Рапохин смолчал, и Климов продолжал отечески: - Теперь вы, так сказать, в фокусе, Рапохин, все прожекторы направлены на вас. Все судовые огни траулеров, которые ищут катер в океане. Катера-то никому не видать, а вы как на ладони…
– Надо же когда-нибудь и себя показать,- мрачно пошутил Рапохин.
– Зря шутите этим.- В голосе Климова проскользнула строгая нотка.- Если с катером случится беда, вас снимут. А ведь могли бы и не снять.
– Поймите же, не в этом дело!
Из темноты донесся ровный, уверенный голос Климова.
– Именно в этом, друг Рапохин! Монополии на жалость никто вам не давал, да и на что она, жалость? На ней коммунизм не построишь. Мне тоже жаль людей, хотя я их и не знаю, хоть для меня они, простите, отвлеченная материя, песчинки, что ли, винтики, как принято говорить…