Тревожные облака
Шрифт:
И Соколовский с пронзительной ясностью понял, что Цобель – тупица, кретин, самовлюбленное ничтожество, – он трудился до седьмого пота, организуя эту казнь согласно своим представлениям о чести и человеческом достоинстве.
– Товарищи! Прощайте! – крикнул Кирилл. – Ни черта они с нами не сделают! – Облегчая душу, он яростно выругался и крикнул: – Стреляйте!…
Когда ударила очередь, Кирилл странно подпрыгнул, дернулся всем телом, будто залп на миг оторвал его от земли, и упал головой вперед, разметав руки.
К нему двинулся доктор Майер, гневно притопывая ногой и думая, что все это – варварство, преступная жестокость, за которую придется отвечать нации, и дай господь, чтобы именно его, доктора Майера, не было в живых, когда настанет этот судный день на земле. Человек, лежащий на траве, был безразличен доктору, но принципы, принципы, принципы – вот что было глубоко задето в нем.
17
С гибелью матроса в команде открылась брешь. Они потеряли хорошего нападающего и остались вдесятером. Цобеля уже не попросишь о замене, о новых людях – Соколовский ведь уверял его, что запасные явятся, не могут не явиться! Хоть в день матча, а придут. И Савчук не терял надежды, ждал своей удачи, счастливой минуты, и нельзя предоставить ему возможность попасть в команду. А для Цобеля Савчук – одиннадцатый.
За день до матча Полина привела в подвал нового футболиста – коренастого бритоголового парня. Часовые по обыкновению обыскали его – нет ли оружия? – и пропустили вниз, как брата Ивана Лемешко. Оторопевший Лемешко на всякий случай (за футболистами наблюдали через глазок двери) мял его в своих медвежьих объятиях. По паспорту парень оказался действительно Петром Лемешко.
Он объявил Соколовскому, что хочет играть в команде, случайно узнал, что нужен игрок, и вот пришел. В футбол играет шесть лет – в нападении и полузащите. Соколовский придирчиво всматривался в его живое скуластое лицо, искал подвоха, недоброго умысла, но парень вызывал доверие, даже чем-то располагал к себе.
– Ас ней ты давно знаком? – спросил негромко Соколовский, кивнув на Полину, которая вполголоса разговаривала с Иваном Лемешко.
– Рот уже третий день. – Когда он ухмылялся, в его лице появлялось что-то шутовское: большой ликующий рот, нос, срезанный так круто, что казалось, будто Петр запрокинул голову. – Нас Грачев познакомил. Знаете такого?
Это был один из тех вопросов, на которые не отвечают. Соколовский, словно и не расслышав, обратился к Полине:
– Что же вы, Поля, третий день знакомы с Петром и только сегодня, за день до матча, привели его?
Вопрос застал ее врасплох, Полина покраснела, растерянно взглянула на Ивана Лемешко и, спрятав глаза в припухлостях век, натянуто рассмеялась – не нашлась что ответить. На выручку пришел Петр. Он посмотрел на Соколовского настойчивым, холодным взглядом, словно требуя по какому-то неведомому праву прекратить этот разговор, и сказал:
– Паспорт куда-то сунул и неделю найти не мог. А сегодня вот нашелся. Ты к ней не вяжись.
Не то было время, чтобы терять документы, но Соколовский сделал вид, что поверил. Имя Грачева и то, что парня привела в подвал Полина, было надежным пропуском. Жаль только, что онпоздно явился. Его уже не проверишь на футбольном поле до начала матча. Придется идти на риск. Не станет же проситься в команду человек, не умеющий играть, как ни далеки от футбола Кондратенко и Грачев, это и они должны понимать.
С утра в день матча к ним привели парикмахера, лысого мужчину с небольшим чемоданчиком в руках. Он вошел озираясь, деловито осмотрелся, подвинул стул к окну, разложил на кровати инструменты и надел белый накрахмаленный халат. Фокин присвистнул от удивления.
– Какие нежности! Глазам больно. – Он сгреб подол халата, задрал его и понюхал, будто какую диковину. – Ар-ромат!
– Хлопцы, – дрожащим от волнения голосом сказал парикмахер. – Я для вас специально и надел халат. Не для немца же, пропади он пропадом! Я, хлопцы, знаю вас, я – первый болельщик на Слободке.
– Schneller! – поторопил его солдат, устроившийся на табурете у двери.
Седой первым сел «в кресло». Кажется, он был единственный, кого раздражала густая щетина на щеках и подбородке: кто побывал в лагере, уже не тяготился такими мелочами.
Побрив его, парикмахер вынул из чемоданчика круглое зеркальце, но Седой только рукой махнул.
– Красивый! – сказал Фокин. – Седой и красивый, седой пацан. Когда место неведомого парикмахеру Седого занял кумир Соколовский, мастер вздохнул, склонил голову в молитвенном молчании, показал ему другую, припасенную, бритву и шепнул:
– Бачишь бритву, Соколовский? – Новая бритва, с ручкой из слоновой кости. – Веришь, я этой бритвой ни одного фрица не брил. Такой красивой бритвой им только горло рйзать. Я по хорошей жизни, до войны, все ждал: занесет нелегкая вас на Слободку, тебя, чи Колю Дугина, к нам в салон, в дорогие клиенты… А не довелось, нет, я с вами вот как встретился, в беде.
Миша Скачко не захотел бриться. Он лежал на спине уставившись в потолок и даже не ответил парикмахеру. «Ничего! И так скушают…» – буркнул Скачко, чтобы от него отвязались.
Подошел солдат, принялся тормошить его.
– Не трогай, – вмешался Дугин. – Ему доктор, доктор, это… – Он провел пальцами по подбородку. – Ферботен!… Ферботен!
– Тут я вам газетенку оставлю, хлопцы, – шепнул парикмахер на прощание, складывая инструмент. – Одна брехня, брехня и приказы комендатуры: из нее цигарки и те смердючие выходят, она только для сортира годная. А в этой – фото немецкой команды, глядите, вам их обыгрывать, никому другому – вам.
Когда дверь за мастером затворилась, Соколовский развернул газетный лист. На третьей полосе фотография – футбольная команда военно-воздушных сил вермахта – «Легион Кондор».
Лицо одного из футболистов – на фотографии в первом ряду четвертый слева – показалось Соколовскому знакомым. Он прочел имена: Геснер, Блунк, Реннерт, Винкс, Гаммершляг, Герхард Ильтис… Вот в чем дело! Герхард Ильтис! Да, это он, неудержимый правый край, прозванный спортивными обозревателями «торпедой». Ильтис – австриец, балагур из Вены, подтрунивавший над пруссаками даже после того, как Австрия была захвачена Гитлером.
Четыре года назад Ильтис играл в Брюсселе в составе австрийской команды на первенство спортивных рабочих клубов Европы. Николай Дугин во всех матчах защищал ворота советской команды, Соколовский в двух играх из шести выступал в нападении. Он тогда, сколько можно было накоротке, в напряженной, но и праздничной атмосфере соревнования, подружился с Ильтисом и впоследствии, особенно в лагере, вспоминал его, размышляя о фашизме и трагических судьбах Европы. И вот Герхард Ильтис с умным, ироническим лицом интеллигента, смуглым, как у баска или аргентинца, снова перед ним, стоит плечо к плечу с каким-то флегматичным с виду детиной по фамилии Нибаум.