Тревожные рассветы
Шрифт:
Крякуши спокойно полоскались у своих кружков. Время от времени к ним опускались дикие соплеменники, и тогда раздавалось над озером громкое жваканье красавца селезня.
Ничего подозрительного Свиридов на том берегу не приметил. Однажды только вдоль воды медленно протащилась крестьянская арба, и кто-то в извозчичьем зипуне торчал над парой волов. Да ещё раза два с нашего берега, много левее, как и было условлено, к озеру спускался пограничный наряд. Пошумели малость, спугнули птицу и ушли. Так надо было.
Минули ещё сутки, а Шакал никак себя не обнаружил. «Ничего, будем
Они сидели с Куприхиным в шалашике и молчком, без аппетита заканчивали свою однообразную трапезу.
Вокруг плотной стеной к скрадку подступал лес. Во влажном воздухе был разлит аромат осенней прели, обычно так волнующий охотничью кровь.
— Заразистые места! — вслух сказал Свиридов с блаженством на лице. — Зверья должно быть много. Во, гляди, заячьи поглоды!
— Почему заячьи? Может, лось, — равнодушно возразил Куприхин.
— Осинку заяц стрижёт, а лось — молодые сосняки.
— И всё ты, Свиридов, знаешь. Откуда у тебя столько ума?
— Поживи в лесу с моё, и ты поумнеешь малость.
— Ну, спасибо, — поблагодарил Куприхин.
— Да не за что, — ответил Свиридов.
Куприхин ещё раз нехотя ковырнул в банке и отставил её в сторонку.
— Ты чего? — удивился Свиридов. — Обиделся?
— Вот ещё! Была охота…
Ночь скороталась нескоро.
Наступил третий день. По-прежнему было спокойно. Свиридов не замечал ничего такого, что говорило б ему о присутствии на том берегу Шакала. «Неужели осечка? — шевельнулась в душе неуверенность. — Нет, не может такого быть!»
Утром на той стороне по берегу снова протащилась вчерашняя арба с тем же возницей и в одном месте, за густыми камышами, вроде бы приостановилась на время. Но это были только догадки. И всё-таки на душе у Свиридова было муторно. Нутром, кожей чувствовал он чьё-то незримое присутствие. Вот только обнаружить никак не мог. И потому маялся.
Куприхин изнывал от безделья, а ещё пуще от желания поговорить. Свиридов что за собеседник! Всё молчком да молчком, как бирюк. Он даже слушать толком не умел. А для Куприхина главное — чуткая аудитория, потому что он своего рода артист. Одессит явно томился. Да и не спалось к тому же.
— Слушай, Свиридов, как ты мыслишь: из чего состоит человек?
— Известно из чего. Элементов, клеток… — нехотя ответил Свиридов.
— Вот и ошибаешься. Мой дед говорил: человек состоит из души, тела и паспорта. Понял? Это я к тому, что, допустим, мы резидента поймаем, а документов при нём нет. Как быть? Кто нам с тобой поверит?
— Ну и балаболка ты! — качнул головой Свиридов. — Шёл бы спать. Ночью не придётся.
— Слышь, Свиридов, — не унимался Куприхин. — Хочешь, покажу позу змеи, «сарпасана» называется? Слышал что-нибудь про йогов?
— Ты бы не тряс камыши и получше изображал позу бревна, — буркнул Свиридов, не отрывая от глаз бинокль.
— Нет, Свиридов, что ни говори, а человек ты тёмный, юмора не понимаешь.
— Отчего не понимаю? Понимаю.
— Да ну? — Лицо Куприхина отразило крайнюю степень удивления. — Тогда расскажи что-нибудь весёленькое, смешное. — И Куприхин пренебрежительно отвернулся и пополз в сторону шалаша.
Чутьё не обмануло Свиридова. Ещё днём на той стороне кто-то неосторожно спугнул птицу. А к вечеру, на заходе солнца, из зарослей камыша что-то коротко блеснуло, вроде бы окуляр бинокля. Свиридов местечко то заприметил и глаз больше с него не спускал. Ночью перетасовал «выставку» — двоих крякуш отсадил в сторонку, остальных передвинул чуть левее. Образовался неширокий проход в камышах, тут они и расположились с Куприхиным. Свиридов сам определил место одесситу и строго-настрого наказал:
— Увидишь — молчи! Затаись. Будем нажидать. Понял? Я сам буду с ним говорить.
Куприхин молча кивнул, а сам подумал: «Говори, говори, не заплачу, голова, она одна, запасных частей ещё не изобрели… — Но самому сделалось обидно: — Выгораживает. Себя подставляет под пулю. Ладно. Увидим. Где Одесса не пропадала…»
Ночь тащилась, как древняя старуха, которой недостаёт сил выбраться из ущелья.
У Свиридова с Куприхиным затекли ноги, руки, ломило спину, но шевелиться было нельзя: звук над водой далеко уплывает. Наконец вверху засерело. Над озером поплыл туман. С гор налетел ветер и стал его разгонять. Образовались просветы, в которых изредка угадывался противоположный берег. В одном из просветов Свиридов и увидел его. Маленькая надувная лодка скользила легко и беззвучно. Казалось, Шакал не грёб, а помахивал крыльями. Лодка была уже на середине, чуть слева от их засады. Свиридов натянул шнур и дёрнул коротко один раз, давал знать Куприхину: «Внимание, вижу его!» Два раза означало «заходи слева», три — «заходи справа». Куприхин располагался справа от Свиридова и чуть в тылу, но и он мог уже различить лодку и человека в ней.
Лодка между тем описала дугу и стала медленно приставать к берегу. Казалось, человек в ней тщательно отыскивал на берегу знакомый ориентир, а может, просто выжидал. В это самое время и шваркнул на «выставке» селезень, будто почуял незнакомого. Было это кстати, и в душе Свиридов поблагодарил умную птицу.
Но человек в лодке всё медлил, должно быть вслушивался, жадно ловя звуки. А подсадные успокоились, задремали на своих кружках. Наконец лодка двинулась к берегу. Медленно, осторожно. Камыши надёжно укрывали пограничников, а пришелец был теперь весь как на ладони. Был он высок, сухощав, тело гибкое, тренированное, лица не разобрать — на самые глаза нахлобучена мохнатая, как у горцев, шапка. «По приметам он, — подумал Свиридов. — Ну, теперь не упустить бы…»
Заприметив уточек, Шакал успокоился, повёл себя смелее. Не сходя с лодки, выпустил из неё воздух. Лодка съёжилась и осела. Там, где она затонула, Шакал воткнул камышину и по пояс в воде двинулся к берегу.
Свиридов рассчитал точно. Шакал шёл прямо на них. Его манил тёмный клин спасительного леса. В каждой руке у него было по парабеллуму, глаза зоркие, злые. Точь-в-точь как в той молве, которую не раз слышали Свиридов с Куприхиным. Теперь это было наяву.
Вот и берег. Ноги Шакала беззвучно ступают по сухому.