Тревожный месяц вересень
Шрифт:
Меднолицый квадратный Климарь начал как бы разъезжаться в моих глазах, наподобие гармоники. Плошка медленно поплыла по хате самолетным огоньком. У меня был сегодня нелегкий день. После рюмки самогона это особенно почувствовалось.
– Бабка!
– сказал я, едва ворочая свинцовым язы" ком.
– Пойду спать!
Я взял прислоненный к косяку МГ.
– Иди, голубь, иди, - сказала Серафима и перекрестила воздух передо мной и пулеметом.
– Заморился, работы много, - пояснила она забойщику.
Климарь с любопытством посмотрел на МГ.
– Умеете?
– спросил он не без уважения.
– Я слышал, у вас сегодня утром одного ухлопали?
– Ухлопали, голубок,
– успокоила его Серафима и наполнила чарку.
Я повалился на топчан, под окно, заделанное фанерой, и поставил МГ в изголовье. Карабин и нож, весь арсенал, находилсь под рукой. Нападения с улицы сегодня я не очень опасался. Пока Климарь не вернется со сведениями о положении в Глухарах, они сюда не пойдут. А он сейчас пьян изрядно и выйти не сможет. Все же присутствие забойщика внушало беспокойство. "Не буду спать, решил я.
– Пока они болтают за перегородкой, просто передремлю". Мне хорошо запомнились две рукоятки, торчащие из-за голенища у Климаря. Вдруг ему помимо разведки дали задание доделать работу, с которой не справился Санька Конопатый? Да нет, вряд ли. Забойщик, свободно шастающий по селам, слишком ценен для Горелого, чтобы тот терял его из-за такого пустякового разового поручения. Климарь не должен разоблачать себя.
– Рано или поздно все они разлетаются, - сетовала бабка.
– У нас так: "Мне мать не род и отец не род, мне та родина, ктора жинку родила".
– Верно!
– поддакивал Климарь, - У нас, на белорусской стороне, так говорят.
– Вот я тебе расскажу про Аринку, - слышал я сквозь дрему.
– Вы там, в Ханжонках, про Аринку не слыхали?
– Н-нет, - отвечал Климарь.
Судя по его заплетающемуся голосу, на столе появилась вторая бутылка. До чего расщедрилась сегодня Серафима!
– Так то ж моя двоюродная сестра!
– удивилась бабка.
– Аринка Довгопятая, под Ханжонками живет. Она старейшая за меня лет на десять. И вот посватался за нее парубок, Микола, уж малец - самый красивый на селе!
– 3-за старуху?
– удивился Климарь.
– Да ты, голубь, слушай ухом, а не брюхом!
– сказала бабка.
– То ж было еще при царе... Он сразу за двух посватался, Микола...
– Ге-ге-ге!
– рассмеялся забойщик, словно в бочку поколотил.
– Не дурень!
– А я не говорю, что дурень, я говорю - красивый... За той, за другой, машину давали, а за Аринкой - сто рублей.
– Какую машину?
– спросил забойщик.
– Откуда машину-то взяли?
– Как откуда? Молотилку! Ну, он подумал, потом пришел на заручение к Аринке - сапоги начищенные, рубашка шелковая... Аринка - она худущая, желтая, ну, чистый дрючок, по три юбки надевала, исподняя до земли дотиралась, чтобы ноги хоть прикрыть - то-онюсенькие были...
– Ге-ге-ге!..
Аринка... Значит, бабка сегодня в ударе, это ее коронный рассказ.
– Ну а потом пошли молодые в клеть.
– Мне это уже было известно во всех подробностях.
– А малец этот, красивый Микола, как выскочит из клети да к реке, там сел, за голову держится. Она, Аринка, оказывается, уже нехорошая была, а он только хорошую хотел взять... Ну, конечно, конечно, он, Микола этот, ее уламывал месяца три, она не давалась, тем ему и понравилась, что дуже честная девушка, себя соблюдает... И тут такой конфуз. Ну, пришлось на Аринкину рубашку вина вылить, того, каким причащают. Для порядка! А уж Аринка-то убивалась от своего позора, уж так она припадала к Миколе, а он все мучился. Она прямо вся как скелет стала от любви к красивому мальцу, а он пожил немного и ушел в город на заработки, не мог перенести такого обмана. Приезжал только как бы на каникулы, на недельку-другую.
–
– ...Стала она, Аринка, его всякой водой на приворот-травах поить, чтобы полюбил. Уже двоих она от него понесла, а все поила: как приезжал, все мешала травку то в чай, то в водку. И полюбил! Ага!..- В этом месте бабка, как опытный рассказчик, делала паузу, чтобы слушатель мог оценить крутой перелом событий.Полюбил! И как приедет, сразу: "Аринушка, Аринушка". Даже руками не касается, пока баньку не примет, до того с нежностью. Только чересчур она его, видать, поила: худеть он начал, с лица сходить, а вскоре в баньке и помер. Аринка и сейчас живая, ей уже восемьдесят. Вот какое непонятное дело - любовь, не мы, люди, хозяева этому, судьба сводит, крест...
Вот тут-то, дождавшись финала, я провалился в сон. Никакой хирургический будильник уже не мог меня разбудить. Я провалился, летел куда-то вниз, словно выброшенный из самолетного люка, пока Наконец не попал в мягкое удобное облако, где пристроился поудобнее. Последней моей мыслью и заботой был Попеленко. Успеет ли, проберется ли?
Я проснулся, когда в окнах уже забрезжил свет. Часов восемь отхрапел! Потянулся к оружию - весь арсенал на месте. За перегородкой все еще горела плошка. Я заглянул в щель и увидел бабку Серафиму. Она сидела за дощатым, уже чисто прибранным столом и держала перед собой потрепанную книгу. С печи раздавались равномерные звуки, там как будто, с предыханием и хеканьем, дрова пилили. Это, как я понял, Климарь посапывал. Свалила его все-таки Серафима. И, видно, свалила крепко.
Я протер глаза. Да, бабка, сонно покачивая головой у плошки, упрямо глядела в книгу. Это была ее любимая книга, тщательно оберегаемая, завернутая в газетку. Удивительно, что не только видавший виды томик, но и обертка прошли через всю войну и не были скурены заезжим и захожим людом. Видать, здорово Серафима берегла свою святыню. Этот роман, "Борьбу миров" Уэллса, я привез как-то до войны и детально пересказал содержание Серафиме, которая охотно слушала изложения всяких серьезных литературных произведений, а затем передавала услышанное соседкам, конечно, с некоторыми вольными комментариями, вроде: "И вот он, сволочь-злодей, паразит-помещик Троекуров, паскуда, говорит красавцу Дубровскому..."
К Уэллсу бабка отнеслась совершенно по-особенному. "Вот он, "Кокалипсис"!
– так она припечатала мое устное переложение романа.-Давно хотела узнать, что там сказано, и узнала". Поскольку Библии в хате не было - ее запрятал осмотрительный дед Иван в начале двадцатых годов, да так запрятал, что и после смерти не нашли, - то "Борьба миров" заняла место священной книги. "Вот здесь, голубушки, все изложено, - говорила Серафима подружкам, - как будет конец света за грехи наши, как прилетят с планеты Марс черти на трех ногах, будут пищать тоненько и жечь людей огненными фонариками..." В годы войны, в годы воздушных налетов, прожекторов, зенитной стрельбы, десантов, нашествия всякой грохочущей техники и чертей в глубоких касках, Уэллс был окончательно отнесен к числу пророков. Старушки просто ахали, слушая Серафиму.
Итак, Серафима просидела всю ночь над Уэллсом. Самым примечательным было то, что бабка не знала грамоты. Она и расписываться-то не умела, крестик ставила.
В сенях, близ умывальника, в котором звякали льдинки, я спросил у Серафимы:
– Вы что это, "зачитались", баб?
– А чего?
– спросила она и вздохнула устало: - Ты меня за дурочку принимаешь? Я сразу увидела, что он не с Беларуси. Говорит, из Ханжонок, а сам разговору нашего толком не знает. Может, он там бывал, но толком не знает.