Тревожный месяц вересень
Шрифт:
Яшка заверещал так, что, по-моему, в Ожине могли услышать. Копытца терзали соломенную подстилку. И вдруг визг осекся, перешел в хрип. Я и глазом не успел моргнуть: под левой передней голяшкой лежавшего на боку кабанчика торчала деревянная рукоять ножа. Климарь, придерживая бившегося и хрипевшего Яшку, крякнул и довернул лезвие. Затем, отпустив нож, потянулся рукой и ухватил ведро. Копытца все еще дергались, но слабее и слабее. Забойщик ловко подставил ведро, приподняв кабанчика за голяшку, выдернул лезвие, и из отверстия ударила тяжелая красная
Пес за дверью прямо удушился от возбуждения. Яшка стих уже, хрипел пес. Климарь подвесил Яшку к балке так, что кровь неослабевающей струей текла в ведро. Звон густой жидкости, бьющей в жесть, перешел в глухое бульканье, ведро наполнялось. Теперь и я почувствовал, подобно Буркану, запах горячей крови. Это был знакомый мне тяжелый, удушающий запах. Кровь животного пахнет так же, как кровь человека.
Климарь подмигнул мне. Когда он встал с ведром в руке, рана не кровоточила больше. Он был большим мастером по части забоя, этот Климарь. Своего рода талант... Он взял алюминиевую кружку, назначение которой до сих пор было мне непонятным, и зачерпнул горячей, парящей крови.
– Привычка такая, - пояснил он мне.
– От крови силы много прибывает. В ней сплошная сила. Даже детям сушеную кровь дают. Матоген называется. От матери, значит, сила.
Он опустошил кружку большими глотками. Я видел, как вздрагивает и надувается его шея. Кровь как будто шарами скатывалась в его нутро по глотке, растягивая ее. Ладно, пей, Климарь. Укрепляй здоровье.
– Конечно, нема у меня той силы, как раньше, - по-дружески, доверительно пробасил он.
– Хвастать не буду, нема. Я, было дело, четырнадцать пудов на второй этаж внес. На спор... Выпьешь?
– спросил он и протянул кружку.
Я отрицательно покачал головой. Не мог я видеть крови.
– Зря, - сказал забойщик.
– От этого большая сила на девок. Большая злость, а они это любят, ты мне поверь. Я уж знаю.
Похоже, он собирался давать мне кое-какие уроки по части личной жизни. Разбирался. Как же, он ведь был одним из тех, кто держал Нину Семеренкову! Не в его ли руку вцепилась зубами Антонина? Это счастье еще, что Горелый смилостивился, не отдал им младшую.
Несмотря на теплые, плотные запахи сарая с его стойлами, несмотря на тяжелый запах крови, слабый дух скошенного клевера все еще пробивался от воротника шинели.
– Тебе сейчас это надо!
– Он загегекал.
– Нынче от сватовства до свадьбы не ждут. Можно не поспеть! Завидую я тебе, хлопче.
Возбужденный водкой, убийством, запахом крови, сознанием своей силы и ловкости, он, кажется, стал принимать меня за приятеля. Или очень ловко делал вид, что принимает. МГ был неподалеку. Пальцы вдруг сами потянулись.
Я отвернулся. Надо было переждать несколько секунд и успокоиться. Негоже распускать себя.
– Ну ладно!
– сказал Климарь.
– Там у бабки где-то свежая соломка... Пойду.
Я вышел из хлева вслед за ним. Пес лизнул
– Пшел!
– крикнул я.
– Дядя Ваня, - раздался тихий глос, - То ж я. Не чуете или что?
Я обернулся и увидел старшего из "гвардии" Попеленко, босоногого Ваську. Он словно из-под земли вырос, Васька, по прозвищу Шмаркатый. Уж если в деревне мальчишку зовут сопливым, то можно быть уверенным, что он здорово отличается по этой части. Васька мог себе на ходу голые пятки смазывать. Но глаза у него, как и у всех попеленковских, были хитрые и смышленые, и подкрадываться он умел как хорек.
– Вас тэту к себе кличет, - сказал он.
– Я все ждал, когда тот уйдет.
– Ну что там?
– Ой, тэту подраненный приехал... Ой, беда!
– прогундосил вдруг Васька, мгновенно сменив задорный, даже наглый тон на полуплач и зашмыгав носом. Я дал ему носовой платок. Хороший, парашютного шелка, расшитый, прощальный. Подарок медсестричек из стационарного госпиталя.
– Утерся? Теперь скажи ясно и четко: куда пошла Варвара после нашей хаты, от Климаря?
– Никуда. До себя пошла.
– И к ней никто не заходил?
– Не... Никто!
– Ладно. Присматривай!
Он кивнул. И тут же, отвернувшись, применил два пальца, с особой ловкостью приставив их к носу. Платок, "утирачку", он решил приберечь, юный Попеленко.
Я ворвался в хату Попеленко так, что чуть не сшиб молчаливую худую хозяйку.
– Ну что с ним?
Она мрачно указала на полати. Там лежал Попеленко. Лицо его пересекали царапины. Грудь и рука были забинтованы толстым слоем какого-то тряпья. "Ястребок" посмотрел на меня глазами умирающего.
– А ну дай-ка!
Первым делом я размотал тряпье. Неумелая или грязная перевязка может быть так же губительна, как и отсутствие всякой первой помощи. Материи вокруг туловища и руки Попеленко было намотано столько, что она впитала бы все его соки, будь перебита какая-нибудь артерия. Под оханье "ястребка" я открыл рану. Пуля прошла между рукой и грудью, слегка срезав кожу предплечья. На ранке выступили светлые капли лимфы и сукровицы.
– Ты чего стонешь?
– спросил я у Попеленко.
– На такие ранения санинструкторы даже не смотрят! На таких раненых пушки возят.
– Так мне ж не видно, а оно болит, - сказал Попеленко.
– Может, там чего нехорошего? Бывает так - вроде ничего, а потом раз - и капут. Может, там чималая шкода?
– Повезло тебе, Попеленко. Вставай.
Ему и в самом деле здорово повезло. На несколько сантиметров влево или вправо - и были бы пробиты кость плеча или сердце. Но на войне все важнейшие вопросы жизни и смерти вымеряются сантиметрами, секундами...
– Ты не доехал до Ожина?
Он отрицательно замотал головой: