Три Алисы и нейросеть. Истории Белкина и Астахова
Шрифт:
– С-стивен Кинг, – говорю. – А откуда вы…
– Ты забыл? Я же всеведущий дух. Бестелесный призрак. Ужас, летящий на крыльях ночи. Уж мне ли не знать.
– Я не хотел, – начинаю я. Но он не слушает:
– Врёшь. Хотел. И ещё больше захочешь. Здесь твой тренер прав. Чем ближе мечта, тем сильнее желанье… но у тебя, как ни странно, всё получится. Твоя судьба будет прекрасной и удивительной, – этот красный на меня в упор смотрит, и я вижу, как у него глаза блестят. – Ты ещё сам не знаешь, какой удивительной. И своего Михалыча ты будешь всю жизнь благодарить, как тот Аршавин. Знаешь, за что?
– За что?
– За то, что он для тебя всю эту сказочку придумал. Про Красного Физрука. Ты её на всю жизнь запомнишь. Хоть никакого Физрука и не существует, и всё это враньё от начала и до конца. Но для тебя… для тебя это будет правда. Веришь, нет?
Тут он одним рывком снимает идиотскую маску Анонимуса и бросает в костёр. Только его лица я так и не успел увидеть. Пламя как вспыхнет, как разлетится зелёными искрами!
«Ничего себе сказочка», – успел я подумать. И проснулся.
– В-вот ведь, – говорю. – Сорян, я что-то пропустил?
Вокруг – тёмная ночь, все сидят у костра и слушают страшные истории. Один Козлоев смотрит на меня недовольно:
– Повторять не буду. Короче, вот эта девочка сидит перед телевизором, а по телевизору и говорят: Чёрная Рука уже поднимается по лестнице…
Тим толкает меня в бок и шепчет:
– Я вот думаю: тогда это должна быть нога, а не рука… это же логично… и, кстати, как она поднимается по ступенькам? Прыжками?
Тут моей собственной ноге становится жарко. Ай! Я отдёргиваю кроссовку подальше от огня. Подошва уже начала плавиться, ещё немного – и вообще бы сгорела. Мама меня за это точно не похвалит.
– Меньше спать надо, – комментирует Козлоев.
Я снова протираю глаза. Нет рядом никакого красного привидения. Всё это был сон. Только
– Думаю, мы никогда этого не узнаем, – вполголоса произносит Лирик Лиахимович за моей спиной.
Я оборачиваюсь. Смотрю на него.
– Но я… уже почти поверил, – говорю я. – Поверил в будущее. Размечтался.
Он улыбается:
– Ты всё правильно поверил. Ты можешь стать кем хочешь. Будущее прекрасно и удивительно. Мечтай смелее. Но о футболе всё-таки подумай. Пока ещё там Стивена Кинга переплюнешь, сто лет пройдёт, а чемпионат у нас каждый год… да и мне будет приятно.
Тут он садится поближе к костру и ворошит угли палкой. И говорит, чтоб только я слышал:
– Через десять лет проверю.
Хоррор-шоу
Вы, конечно, хотите знать, чем кончился наш конкурс жутких и ужасных страшилок, который мы устроили ночью у костра? Да ничем он не кончился. Даже победителя не выбрали.
А так бы весело было приз получить. Светящийся череп, или Кошмарного Фредди, или ещё что-нибудь зловещее.
Но кое-что всё же случилось.
Я успел записать на диктофон несколько историй. Одну Козлоев рассказал, другую – Санёк Баралов, а третью – Жорик Уткин вместе со своим братом-близнецом.
Даже не знаю, зачем я их записывал. На Стивена Кинга это не похоже. Будет довольно забавно, если мама их у меня найдёт. Скажет, наверно, что хватит уже этой ерундой маяться.
Может, она и права. Но вы всё равно послушайте. Зря, что ли, я старался?
ЧЁРНАЯ РУКА
Одна девочка ужасно любила смотреть телевизор. Только она была непростая девочка. У нее одна рука была белая, а другая чёрная. И вот её белая рука включала на пульте постоянно одни только смешные мульты и детские сериалы. А чёрная рука включала самые страшные новости.
Так она и жила. То смеялась, то боялась.
Однажды ей надоело бояться, и она оторвала сама себе чёрную руку и выбросила её за окошко.
Сидит, смотрит мультфильмы. Одной рукой яблоки ест. И посмеивается.
Только недолго она радовалась. Вот начинается новая серия мультов. И там ворон Кар Карыч вдруг громко так говорит:
– Чёр-рная рука подходит к вашему дому!
А потом снова продолжается мульт, как ни в чём не бывало. Девочка подумала-подумала и решила, что это ей всё показалось.
Начинается другой сериал. Там Дим Димыч с фиксиками что-то опять ломает. Вдруг останавливается, смотрит с экрана прямо этой девочке в глаза и говорит:
– Чёрная рука поднимается на крыльцо!
Ну и дальше идёт по своим делам, или что там ему по сценарию положено.
Девочка немного встревожилась. Взяла пульт. Пощёлкала каналами туда-обратно. И опять решила, что это ей померещилось.
Начинается третий сериал. Там медведь с Машей пельмени лепит. Поднимает голову и говорит:
– Чёрная рука заходит в ваш подъезд!
Хотя медведь в этом сериале вообще никогда ни единого слова не произносит.
Тут уже девочка серьёзно заволновалась. А девчонки, когда волнуются, они всегда есть хотят. Вот и она пошла на кухню, сварила сама себе пельмени. Неудобно, конечно, одной рукой, но как-то справилась. Навалила в тарелку сметаны побольше, поела. Немного успокоилась. Стала смотреть фильм «Кости из будущего» [11] . А там Алиса вылезает такая из машины времени и говорит:
– Чёрная рука поднимается на лифте!
Девочка слушает: и правда кто-то в лифте едет. Схватила скорее телефон, стала маме звонить. А мама берёт трубку и говорит страшным голосом:
– Чёрная рука стоит у твоей двери!
Девочка сидит в кресле и с места сдвинуться не может. Потому что пельменями объелась.
Тут за её спиной дверь открывается, и Чёрная рука входит в комнату. Даже не спрашивай, Астахов, как она туда входит, если у неё ног нет. Может, на пальцах прыгает, а может, ещё как-нибудь.
В общем, задушила она девочку и приросла обратно. А белую руку со злости оторвала и тоже за окошко выбросила. Только та уже больше никогда не вернулась. Обиделась, наверно.
И теперь эта девочка сидит в кресле мёртвая со своей единственной чёрной рукой и смотрит только страшные новости. А ещё она стала зомби и сожрала своим родителям мозги. А те пошли к соседям соли попросить и соседям тоже мозги сожрали. А те пошли к своим соседям. И теперь во всём городе все семьи сидят всё время у телевизора и смотрят страшные новости.
А всё почему? Потому что меньше надо пельмени лопать. Это я для тебя, Санёк Баралов, специально рассказываю. Тебе реально похудеть пора. Э-э, ты чего? Ты тоже зомби, что ли? Уберите его от меня, или я за себя не отвечаю!
11
Конечно, на самом деле фильм называется «Гостья из будущего».
Это, как вы уже поняли, наш второгодник Козлоев сам сочинил, ну или искусственный интеллект ему помог, не знаю. Мы сперва посмеялись немножко, потом их с Бараловым долго разнимали, а потом предложили Шурику самому что-нибудь вслух зачитать.
Он сперва отнекивался. Сидел весь красный, отдышаться не мог. Немного успокоился, у костра пригрелся, ещё пару печёных картошек съел. И согласился.
И рассказал нам вот такую историю.
ЛИХОДЕЙ ИЗ ЛИХОЛЕСЬЯ
Едет как-то один человек по трассе на новенькой бэхе. Уже ночь, темно, а фонарей на дороге нету, потому что всё это далеко от города, куда ещё электричество не провели. Кругом лес, пустое шоссе, никто его не обгоняет и даже навстречу никто не попадается.
И вот он едет, дальний свет включил, музыку слушает и даже сам подпевает, как в Тик-Токе, чтоб не заснуть.
Как вдруг смотрит: в свете фар на обочине какой-то прохожий стоит. И рукой ему машет, типа как голосует.
Мужик притормозил, останавливается. Хотя и зря, наверно. Я бы на его месте не остановился.
Опускает стекло. И тогда этот чел к нему подходит. Бледный весь и одет как-то странно. В старой советской военной форме, в линялых штанах и в гимнастёрке, или не знаю, как она называется, только она вся рваная и в пятнах. На ногах – кирзачи стоптанные. И сам он весь грязью измазан по пояс, будто только что из болота выбрался.
Стоит он, за ручку двери держится. И тихо так говорит:
– Здорово, старик.
Мужик удивился. Он так-то и не старый совсем, у него дома жена, детишки. Ну ладно, думает, не спорить же с убогим. Отвечает ему:
– И тебе не болеть. А ты чего убитый такой? В лесу заплутал?
– Убитый? – тот глухо так переспрашивает. – В лесу? Да. Убитый в лесу. Заплутал.
Мужик пригляделся и видит: у этого военного на гимнастёрке бурые пятна, как от засохшей крови. И дырки от пуль, и из дырок обгорелая вата торчит.
У него даже мурашки по спине побежали.
– Э-э, нет, – говорит. – Я, наверно, поеду. Ты уж как-нибудь сам выбирайся. Тут до станции недалеко, скоро первая электричка пойдёт…
И уже на газ хочет нажать, но военный смотрит на него пристально и говорит:
– Да ты не спеши. Постоим, потолкуем с ребятами.
– С кем? Вас тут много, что ли?
Смотрит мужик, а за спиной у этого военного вдруг сразу несколько таких же бедолаг нарисовалось. Тоже из лесу вышли. Молодые все, но выглядят так себе и на ногах еле держатся. Кто на палку опирается, кто на винтовку. А винтовки у них такие длиннющие, ржавые, с деревянными прикладами.
– Я – младший лейтенант Лиходей, – говорит первый военный. – Такая фамилия. А вот всё, что от моего взвода осталось. Не повезло нам маленько.
– Погодите, – это мужик сомневается. – Вы что, реконструкторы? В войнушку играете?
– Уже поиграли, – хмуро говорит солдат с винтовкой. – У нас, видал, какое оружие? Трёхлинейки, и те без патронов. А у фрицев автоматы.
– Фрицы? – мужик не понимает. – Автоматы?
– Так точно, – говорит лейтенант Лиходей. – Вот здесь они нас и окружили. У деревни Лихолесье. От этой деревни уже и следа не найти. Только мы одни и помним. Ну и ещё… кое-кто.
Мужик задрожал слегка. Но сидит, слушает.
– Нашёлся среди нас один гадёныш, – говорит младший лейтенант. – Всегда слабаком был, да ещё с голодухи брюхо подвело… вот он и испугался. Выбрал ночку потемнее и к немцам перебежал. Рассказал им, где мы скрываемся. Они пришли рано утром, пока в лесу туман висел, и всех нас… разбудили. По очереди. Из автоматов.
Тут он усмехнулся невесело. А нашему мужику отчего-то ещё тяжелее стало. Он, наверно, и рад бы по газам дать да уехать поскорее из этого Лихолесья, будь оно неладно. Но что-то его удержало.
– С тех пор, – это лейтенант продолжает, – нет нам покоя. Много, много лет. Мы, как видишь, мёртвые, но похоронить-то нас было некому…
– Некому, – мужик повторяет, как эхо.
– И предатель наш тоже где-то бродит по свету. Ему бы помереть давно от старости, а он не помирает. Но и радости ему с того мало. Он ведь только с виду живой, а по-настоящему мёртвый. Это как проклятье, понимаешь? Наказание за подлость.
– Понимаю, – мужик говорит.
– Должны мы его найти. Найти и казнить страшной казнью. Кровь за кровь. Такое правило для безвинно погибших. И тогда упокоимся мы навеки, не будем больше этот мир тревожить. Да и предатель… сгинет навсегда.
Мужик слушает, а сам белый уже как простыня. И тут замечает он: у него в машине музыка какая-то странная играет. Как в старинных чёрно-белых фильмах. И приёмник по-другому выглядит. Блестящий такой стал, с круглыми ручками.
А по радио суровый такой певец поёт басом:
«Ты-ы взойдёшь, моя заря…»
Наш мужик ручку покрутил, хотел станцию переключить, а там канал всего один, и звук не убавить никак.
– Оставь, не крути, – говорит ему лейтенант Лиходей. – Хорошая музыка. Из нашего времени. Слушай, вспоминай… может, и вспомнишь.
Мужик сидит, молчит. Руки на руль положил, а только и руль сделался другой. Уже не чёрный, мягкий, а громадный такой, из пожелтевшей пластмассы. И панель приборов такая же древняя стала, железная, и часы на ней круглые со стрелками.
– Машина тоже хорошая, – говорит лейтенант. – Правильная машина. И привезла тебя прямо по адресу.
Мужик голову опустил. Всё понял.
– Долго мы тебя ждали, сержант, – говорит Лиходей. – Всё гадали, что же тебе скажем, когда наконец дождёмся? А теперь… и говорить-то уже не хочется. Нет к тебе вопросов. Кроме одного, последнего. Как ты мог… обо всём забыть?
– Ну а как не забыть-то, – мужик даже сам как будто удивляется. – Закрутился туда-сюда… семья, бизнес, своих проблем полно…
– Семья, говоришь? А у нас вот никого не осталось… разве что у Петьки Баралова. Помнишь его? Вон тот, с винтовкой… Он, дурак, перед самой войной жениться успел…
– Чего ты с ним болтаешь, командир, – ворчит тут Петька Баралов. – Делай как положено. До рассвета управиться надо.
И затвором своей трёхлинейки громко так щёлкает.
Мужик одним глазом на часы смотрит, а на часах полшестого. Вот-вот солнце взойдёт.
– Убьёте теперь? – спрашивает.
– Порядок такой. Живые – к живым, мёртвые – к мёртвым. Прощай, сержант.
Тут мужик всё же не вытерпел. Врубил с хрустом передачу и педаль втопил в самый пол. Машина затряслась и рванула вперед. Мужик в руль вцепился, а сам пригнулся, думал, вслед ему стрелять будут – только никто сзади так и не выстрелил.
И вот он несётся по трассе, зубы стиснул, а из приёмника песня играет как раз подходящая: «Нас не догонят!»
И руль под руками опять чёрный, кожаный, мягкий, и бэха несётся бесшумно, и фары светят на километр вперёд – а над ёлками да над соснами небо уже розовеет. Новый день начинается.
– И винтовки-то у вас ржавые, и патронов нету, – цедит мужик сквозь зубы. – Лиходеи, блин. Всю жизнь вы неудачниками были, да и после смерти тоже… Умный человек вас запросто на кривой обскачет…
А тут и солнышко из-за леса выглянуло. В глаза ему ударило. Он на скорости в поворот не вписался, улетел с трассы – и пропал.
То есть совсем пропал. Бесследно. Остались на обочине только какие-то ржавые железки и покрышки старые, каких уже давно не выпускают. Повезли их на экспертизу, а пока везли, они в труху рассыпались.
Откуда я это всё знаю? Отец рассказывал. У них год назад ихний самый главный босс исчез неизвестно куда. Причём все деньги фирмы с собой забрал. Так и не нашли ни его, ни денег, ни бэхи.
Ну а про Лиходея из Лихолесья – это, наверно, батя уже сам придумал. Тот ещё сказочник… только вот я иногда вот что думаю: где сказка кончается, а начинается история?
Мы эту страшилку от Шурика Баралова внимательно выслушали, но тут уже никто не смеялся.
Поели ещё немного картошки с тушёнкой. Да так потихоньку по палаткам и разошлись.
Нам с Тимуром досталась большая палатка с братьями-близнецами. Ну и хорошо, подумал я. Гоша Уткин и Гриша Уткин – ребята тихие, вежливые, да к тому же в нашем классе новенькие. Ещё не знают, от кого чего ждать.
В палатке тихо. Темно и таинственно. И луна в окошечко светит.
– А что, парни, – окликает их Тимур, – у вас-то разве нету своей ужасной истории? Готов на сто рублей поспорить, что есть.
Жорик и Грин молчат. Даже дышать, кажется, перестали.
– Да вы не стесняйтесь, – Тим говорит. – Мы с Максом никому не расскажем. У нас – как в могиле…
Бедный Жорик оценил это выражение. Даже засопел от волнения.
– Расскажи, – шепчет ему Грин. – У меня не получится. Мне до сих пор… стрёмно как-то.
– Ладно, – сказал Жорик. – Слушайте.
ТРЕТИЙ
Это было года три назад. Поздним вечером, осенью. Вот как сейчас. Мы с Грином тоже спать собирались.
– Дети, в постель, в постель, – помню, мама командует. – Через пятнадцать минут зайду, проверю!
У нас тогда двухэтажная кровать была, как лондонский автобус-даблдекер. С лестницей сбоку.
Короче, Гриша ворочается внизу. Я сижу наверху, свесив ноги. Спать не хочется.
– Давай лучше истории рассказывать, – говорю.
– Про что истории?
– Ну не знаю. Про Скайрим? Или про инопришеленцев?
– Про это уже было.
– А про что не было?
– Про смерть ещё не было, – говорит Гриша каким-то странным голосом. – История про смерть только начинается.
– Погоди, – говорю, – не начинай. Давай ещё подумаем.
– Да я и не начинаю, – отвечает Грин. – Я вообще молчу.
– А кто тогда про смерть предложил?
– Не я. Я думал, ты.
– Я бы тогда не спрашивал!
– Вот я сейчас тебя за ноги дёрну, – опять говорит этот голос, – ты сверху свалишься и разобьёшь себе череп. А я сожру твой мозг!
– Мама! – это я кричу. – А чего он меня пугает!
– Да это правда не я, – говорит Грин.
Тут мы оба молчим и прислушиваемся. А родители в своей комнате сериал смотрят про зомби. Они-то не боятся, наверно.
– Это не я был, – повторяет Грин. – Я и сам испугался.
– Тогда кто?
– Кто-то ещё… кроме нас.
И тут мы оба слышим, как этот третий тихо смеётся. А потом как будто читает вслух:
Десять, девять, восемь, семь,
Умирать придётся всем,
Семь, шесть, пять, четыре, три,
Смерть у каждого внутри.
– Хватит, – говорит Грин. – Я сейчас родителей позову.
– Не успеешь, – обещает третий. – Я оторву тебе голову и выпью твою кровь.
Я соскальзываю на первый этаж, к Грише. Теперь я вижу, что он не врёт. Он сидит, обняв подушку, и дрожит от страха. Мы смотрим в полутёмную пустоту между кроватью и шкафом, и у нас в ушах опять звучит этот голос:
Отложи свой телефон,
Ты уже приговорён.
Просто перестань дышать,
Бесполезная душа.
– Да что же это, блин, такое, – шепчет Грин. – Это нам снится, что ли?
Я мотаю головой. А сам думаю: ещё никогда я не слышал таких адских стихов. Не мог же я их во сне сочинить?
По полу ползёт змея,
Не играю с вами я.
Дом сгорит – и все умрут,
Вам осталось пять минут.
– Пять минут, – шепчет Грин. – Скоро мама придёт нас проверить. Надо продержаться.
Мои зубы стучат. Я сжимаю кулаки и говорю в пустоту:
– Т-ты вообще кто? Зачем ты здесь?
– Мне скучно, – отвечает голос. – Никто не пришёл ко мне на праздник. Приходится самому себе читать идиотские стихи. Я обижен.
Мы с Гришей смотрим друг на
друга.
– Что за праздник? – спрашивает Грин.
– Ну как же? День моей смерти. Или день рожденья? Неважно. Я решил пригласить вас. Это будет не больно: вы просто умрёте, и всё. Нас будет трое, и тогда мы устроим реальную вечеринку. Ненавижу скучать.
Тут я вижу, как Гриша тихонечко мне показывает, будто у него часы на руке. «Тянем время», – понимаю я.
– А я ненавижу зомби, – говорю.
– Да это я пошутил. Не буду я жрать твой мозг.
– И кровь не будешь пить? – уточняет Грин.
– Зачем? Мы будем пить энергетики. Это модно.
– Это вредно, – говорит Грин.
– Что может тебе повредить, когда ты уже мёртвый?
Мы снова переглядываемся.
– Может, у тебя есть ещё какие-нибудь стихи? – это я спрашиваю. – Почитаешь?
Ох, лучше бы я не просил. Он усмехается и бормочет уже совсем какое-то дикое заклинание:
Даблдекер Дамблдор
Въедет в тёмный коридор,
Смерть у каждого внутри,
Будет братьев снова три.
– Не-ет! – кричит Грин. – Мама! Мама!!!
За дверью слышны шаги. Встревоженная мама входит в комнату, и мы смотрим на неё, и слёзы сами льются у нас по щекам.
– Как его звали? – спросил Гриша, всё ещё сжимая подушку.
– Его не успели назвать, – отвечала мама печально. – Он родился и сразу умер. Сегодня у него и день рождения, и день смерти. Тринадцать лет. Опасный возраст. Мы с отцом не хотели вам рассказывать… но кто мог подумать, что он сам решит прийти к вам?
– Он хотел нас убить, – говорю я.
– Да нет же. Он вам просто завидовал. Да он и не смог бы… Он живёт только в вашем сознании. Папа называет это «фантом из нейросети». Но мне кажется, он фантазирует.
– Ненавижу фантастику, – говорю я.
– Плюс один, – говорит Грин.
– Минус два, – говорит голос.