Три безумных недели до конца света
Шрифт:
Как–то некстати фон Саботаж вспомнил, что он не только министр, но и учёный и поделился с премьером своим проектом клонировать динозавров. Премьер понял, что если он сейчас же не избавиться от своего сообщника, враги избавятся от него самого. Так Фотис фон Саботаж министр Жизни и Смерти был заключён в психиатрическую больницу.
Но если премьер спас себя самого от грозящего скандала, то фон Саботаж вовсе не чувствовал себя в безопасности. И каждый момент ждал, что в один прекрасный день его так же, как и Тима, могут найти выпавшим из окна, или удавившимся на собственном
Фотис внимательно оглядел пространство вокруг. Клиника была похожа на тюрьму. Вокруг крепкого здания – высокие железобетонные стены. Рядом, всякий час, за каждым шагом его следили мускулистые охранники и зоркие медсестры.
Вся прошедшая жизнь внезапно поблекла в его глазах, как намалёванная бесталанным мазилой декорация – после красочного карнавала. Страх душил его ночными кошмарами. Фотис утратил ценнейший дар, данный ему жизнью – беспечность. По утрам, просыпаясь на непривычно жёсткой постели от тревожного сердцебиения, он гнал и не мог отогнать чёрные мысли. Ворочался в постели, мучимый своим бессилием. Придумывал фантастические планы спасения и кровожадные планы мести.
Это была расплата за легкомыслие.
Впрочем, Фотис, несмотря ни на что, твёрдо верил в свою звезду. Надо было только зорко следить, чтобы воспользоваться любым удобным случаем! И этот случай, наконец, бывшему министру представился. В полдень, как обычно, подойдя к окну, Фотис лениво оглядел мокрый сад. То, что он увидел, оказалось неожиданным сюрпризом. Ему вдруг стало весело до жути.
«Наконец–то, мне повезло!» – подумал он с ликованием.
Но, ни в коем случае, нельзя было забывать о медсестре. Она, как всегда, шпионила за всеми. И Фотис на всякий случай тотчас же поднял взгляд к плачущему небу, притворяясь, что изучает состояние густых чёрных туч за окном. Изо всех сил пытаясь не глядеть на предмет, взволновавший его до глубины души. Ведь в саду, с восточной стороны, полускрытая пластмассовой листвой, возле низкого бетонного чуланчика была прислонена к стене лестница садовника.
– Вот оно, спасение…, – пробормотал бывший министр, пряча улыбку от всевидящего ока медицинской сестры.
Оставалось только ждать. Фотис уселся в холодное серое кресло и, закрыв глаза, принялся обдумывать детали плана побега. Беспокоило одно: не выдать бы своего радостного волнения случайной улыбкой. Только бы дождаться, сохраняя на лице унылую покорность! Ждать однако надо было долго. В три часа их, как обычно, выводили на прогулку в сад. Время, казалось, не двигалось. Агония сжигала бывшего министра.
Воистину, бессилие тождественно ожиданию смерти.
15
Адонис из Фэб был так удачлив! Голодным, изнурённым юношей переступил он когда–то заветный порог Института Искусственной Жизнедеятельности. Тело его едва прикрывал дырявый тулуп из искусственного барана. Нательное бельё, выглядывающее из дыр в тулупе, было изодрано. На ногах были изношенные лапти.
Голодное детство в феодальной деревушке, впрочем, сказалось на внешности, но не на мечтах молодого человека. А надо сказать, что Адонис из Фэб верил в свою звезду исследователя! И не напрасно!
В столицу он пришёл пешком, сбежав из темницы, в которую его посадили за то, что в ходе научного эксперимента он случайно сжёг барский сарайчик. Этот сарайчик ему когда–то предоставил его лендлорд. И в этом сарайчике в течение года Адонис с успехом разработал несколько сельскохозяйственных механизмов новой технологии, работающих на солнечной энергии.
Но однажды он увидел репортаж с профессором Диагором и с тех пор лишился покоя. Ему вдруг стала понятна цель его существования: он был рождён для великих открытий, для жизни, полной высокого смысла. Поняв это, Адонис стал потихоньку готовиться к побегу. И как–то воспользовался благоприятным случаем и бежал.
Взглянув на беднягу, пришедшего в декабре 3003 года после Великого Переселения просить у него работу, Диагор, помнится, только брезгливо сморщился. Вид, надо сказать, у юного героя нашего был ужасный! Но Адонис был настойчив.
– Профессор, я стану работать на вас и даром, – сказал он своё последнее слово и взгляд его был полон голодной решительностью.
Диагор посмотрел на него с любопытством. Ему приходилось видеть немало аферистов от науки, с хорошо подвешенным языком и ленивой головой. Но этот юноша, похоже, к ним не относился.
– Ну что ж, – решил, наконец, профессор, – я возьму вас на испытательный срок. Только постарайтесь не оплошать.
– Я не оплошаю, – твердо заявил Адонис, задорно блестя глазами.
И этим окончательно убедил Диагора в правильности только что принятого решения. С тех пор прошло несколько лет, за которые Адонис стал правой рукой профессора.
И вот, эти последние три года они работали над проблемой выживания клонов, продолжая исследования, которые не только в Хватляндии, но и на всей планете Зиг, никак не двигались к успешному завершению вот уже второе тысячелетие.
Увлечённые своей работой, профессор с учеником месяцами не вылезали из лаборатории. Но клоны продолжали гибнуть, иногда прожив месяц, иногда другой.
– Я долго думал над нашей проблемой, – как–то признался профессор своему ассистенту во время обеда.
Им, как раз, подали репейное рагу. Мимо, мягко ступая, скользили по блестящему пластику пола вымуштрованные официанты в коричневых коленкоровых фартуках до самого пола и в ужасающих белых плиссированных беретах, нахлобученных по самые брови.
Рядом бездумно жевали десятки горожан, еле слышно скребя по одноразовым тарелкам пластмассовыми ножами и вилками. Бубнили равнодушные голоса. Белые блестящие стены лениво поглощали лишние звуки. Всё здесь было размерено, определено и учтено. Всё, кроме того, что было неподвластно учёту.
Меж тем Адонис с удивлением глядел на учителя. От профессора бежали, вибрируя, беспокойные волны. Диагор отодвинул свою тарелку на середину стола, положил перед собой записную книжку, открыл документ, весь состоящий из математических формул и, тыкая пальцем в формулу фон Гнитона, принялся объяснять: