Три билета до Эдвенчер
Шрифт:
Мы возвратились к озеру и, войдя по колено в теплую, как парное молоко, воду, присоединились к Кордаи. После первой же совместной попытки стало понятно, почему наш провожатый кричал пронзительным фальцетом. Орать нормальным голосом было бессмысленно — из-за непонятных акустических особенностей данной местности только пронзительные, как тирольские напевы, звуки давали желаемый результат, вызывая эхо, а все звуки более низких регистров просто-напросто гасли.
Поняв, что от нас требуется, мы дружно принялись издавать такие звуки, что у непосвященного неизбежно создалось бы впечатление, будто он попал к грешникам в девятый круг Дантова ада. Все шло как нельзя лучше — казалось, даже поверхность воды вибрировала от нашего дружного хора. Внезапно мой взгляд упал на Боба в тот момент, когда он, в порыве вдохновения войдя во вкус, старательно выводил фальцетом длинную руладу. Меня разобрал такой смех, что мне ничего не оставалось, как
— А не попробовать ли переплыть его? — предложил Боб.
Я недоверчиво смерил глазами расстояние:
— Легко сказать переплыть — тут с добрых полмили будет! Впрочем, попробовать можно, если не спешить.
— Я про то и говорю. В конце концов, чего ради мы отшагали такой маршрут? Чтобы повидаться со здешними индейцами! Так почему же мы должны уходить ни с чем? — запальчиво сказал Боб.
— Прекрасно, — сказал я. — В путь!
Мы разделись донага и вошли в воду.
— Что вы собираетесь делать, шеф? — с тревогой спросил Кордаи.
— Плыть на ту сторону! — бодро ответил я.
— Да что вы, хозяин. Разве тут можно плавать?
— А что тут такого? Не сам ли ты, дружище, хвастался, что переплывал его много раз?
— Так-то так, но для вас оно слишком широко, шеф, — пропищал Кордаи.
— Ерунда, милейший ты мой! Ваш покорный слуга переплывал такие озера, по сравнению с которым это — просто жалкая лужица! Меня даже медалями награждали за сверхдальние заплывы.
Последний аргумент окончательно сразил моего собеседника — по-видимому, он и понятия не имел, что за штуки такие медали и с чем их едят. Мы все глубже заходили в озеро, и к тому моменту, когда достигли края тростниковых зарослей, были по шею в теплой, золотистой, словно мед, воде. Тут мы на мгновение задержались, чтобы определить на противоположном берегу ближайшую к нам точку, и вдруг до меня дошло, что мы оба, пускаясь в плавание, забыли снять с себя шляпы. Право, в жизни не видывал забавнее зрелища: мой друг по-лягушачьи разгребая темную воду, упрямо плывет к цели, а на один глаз у него элегантно свисает шикарная зеленая шляпа с загнутыми полями! Меня разобрал такой истерический смех, что у самого чуть не слетела шляпа.
— Что стряслось? — спросил Боб.
Я принял вертикальное положение в воде, пытаясь отдышаться.
— Да так: смотрю на одного славного путешественника и думаю: что же ты, дружище, не сообразил надеть шляпу побольше? Сел бы в нее и запросто переплыл. Эх ты, шляпа!
— От шляпы слышу, — парировал Боб. — Ты ведь тоже в шляпе.
— Так это на случай, если повстречаем на том берегу прекрасных индианок. По-моему, джентльмен всегда должен быть при шляпе, иначе как же ты собираешься приветствовать даму?
Развивая эту тему, мы до того обессилели от смеха, что Решили полежать на спине и отдохнуть. И хорошо, что не поплыли дальше: впереди раздался зловещий плеск, а по воде пошла непонятного происхождения рябь. С берега до нас донеслись крики Айвена и Кордаи.
— Назад, хозяин! Это очень злые рыбы! — кричал Кордаи. — Боюсь, что это пираньи, сэр! — добавил Айвен своим бесстрастным голосом.
Мы с Бобом переглянулись, посмотрели на стремительно приближавшееся к нам пятно ряби и понеслись назад с такой скоростью, которая уж точно обеспечила бы на полный комплект наград на любых спортивных состязаниях. Мокрые, запыхавшиеся, но по-прежнему не снимая наших идиотских головных уборов, мы голые, но в шляпах выбрались на берег.
— Так это действительно пираньи? — спросил я Айвена, переведя дух.
— Не знаю, сэр, — ответил он, — но вряд ли стоило рисковать, если это действительно были они.
Полагаю, не лишним будет разъяснить, что пиранья — одна из самых отвратительных пресноводных рыб. Это плоская, мясистая, серебристая рыба, у которой нижняя челюсть выдается настолько, что рыба похожа в профиль на бульдога. Ее челюсти снабжены рядами самых жутких зубов, какие только можно встретить в мире ихтиофауны. Эти зубы имеют треугольную форму и, когда рыбина смыкает свои зловещие челюсти, прилегают друг к другу столь точно, словно зубья шестерен. Пираньи живут гигантскими полчищами в большинстве тропических южноамериканских рек и снискали себе дурную славу. Они чуют в воде кровь на огромных расстояниях, и малейшая капля ее собирает всех пираний в стаю, которая с невероятной скоростью устремляется к месту происшествия в предвкушении сытной трапезы. Однажды даже был проделан эксперимент: взяли только что убитую капибару — это такой южноамериканский грызун размером в крупную собаку, — опустили на веревке в реку, кишащую пираньями и включили секундомер. И что же? Жирная тушка капибары весом в 100 фунтов оказалась объеденной до костей за 55 секунд. При изучении скелета обнаружилось, что некоторые рыбы, силясь содрать мясо, прокусывали насквозь ребра. Для меня так и осталось тайной, точно ли пираньями были те рыбы, встречи с которыми мы избежали; но я думаю, что мы мудро поступили, что выбрались на берег — в стаю голодных пираний заплывают только один раз.
Айвен и Кордаи возобновили попытки докричаться до индейцев, а мы с Бобом вернулись на заброшенную ферму и принялись расхаживать голышом на солнечной поляне, обсыхая после рискованного заплыва. Из любопытства заглянув в доживающую свой век хижину, мы нашли там наполовину вросшую в землю длинную доску. А ведь всякий, кто когда-либо занимался ловлей животных, знает, что нелишне заглядывать под каждую доску, корягу или камень на своем пути — а вдруг под ними скрывается какое-нибудь редкое создание, которое ты иначе бы пропустил! Привычка переворачивать все, что попадалось на наем пути, дошла у нас едва ли не до автоматизма. Так и сей раз — едва увидев доску, мы с Бобом инстинктивно нагнулись и бесшабашно перевернули ее.
В открывшейся пахнущей сыростью ямке возлежала длинная и грозная на вид змея. Оказавшись в положении «двух голеньких свинок без шляп и ботинок» (точнее сказать, без всего, кроме шляп и ботинок, но это не меняет сути дела!), мы чувствовали, что преимущество за противником. Но змея по каким-то причинам этим не воспользовалась и продолжала неподвижно лежать, уставившись на нас. Мы замерли и, не сходя с места, принялись шепотом обсуждать план ее поимки.
— У меня в кармане брюк есть кусок веревки, — обнадеживающе сказал Боб.
— Прекрасно! Я сбегаю, одна нога здесь, другая — там.
А ты смотри не спускай с нее глаз!
Я отступил назад — сперва потихонечку, чтобы змея ничего не заподозрила, а потом рысью кинулся к вороху нашей одежды. Отыскав веревку, я завязал петлю, затем: срезал палку — вот и готово орудие, с коим я и помчался к Бобу. Змея не сдвинулась ни на дюйм и зашевелилась только тогда, когда почувствовала на своей шее петлю — она свернулась в тугой узел и яростно зашипела. Это была одна из тонких бурых древесных змей, которые весьма распространены в Гвиане и, как мы выяснили впоследствии, не относятся к числу самых ядовитых. Впрочем, это ни в коей мере не испортило нам удовольствия от ее поимки, и, опуская ее в холщовый мешок, мы чувствовали себя бесстрашными змееловами. Только мы пустились в дебаты, много ли преимуществ при встрече со змеей у одетого человека по сравнению с человеком в костюме Адама, как вдруг из-за деревьев выбежал запыхавшийся Айвен и сказал, что до индейцев удалось-таки докричаться и они выслали за нами каноэ.
Прошуршав в камышах, каноэ ткнулось носом в песок у наших ног, и из него вышел владелец, ступив в неглубокую воду. Это был юноша-индеец лет восемнадцати, в потрепанных штанах, малорослый и коренастый, с кожей какого-то особенно теплого желто-бронзового оттенка, отливавшей на солнце красной медью. У него был широкий нос, большой, красиво очерченный рот, высокие монгольские скулы и большие темные раскосые глаза. Волосы у нашего нового знакомого, красивые, черные, но не лоснящиеся с синеватым отливом, подобно перьям сорочьего хвоста (как у большинства индейцев), имели мягкий, спокойный цвет сажи. Он застенчиво улыбнулся нам, в то время как его черные, совсем без выражения, глаза пробежались по нашим персонам, ловя каждую деталь. Кордаи заговорил с ним на его родном языке, и он ответил глубоким хрипловатым голосом. После короткого расспроса мы выяснили, что большинство индейцев, обитавших на самом берегу, переселились на несколько миль от него, на более удобное для проживания место, а на прежнем месте остались лишь этот юноша и его семья. «Хотите повидать их?» — спросил Кордаи. Что за вопрос! Мы набились как сельди в бочку в неустойчивое, протекающее каноэ, и юноша плавным ходом повел его на противоположный берег. К моменту, когда мы были почти у цели, наш перегруженный дредноут дал опасный крен, и вода предательски хлынула через борт. Но все же отважный пловец успел-таки направить каноэ носом прямо в камыши, так что оно вошло в жидкую грязь, словно напитавшаяся водой банановая шкурка. Затем он повел нас через лес, легко и бесшумно, словно бабочка лавируя между деревьями. Вскоре мы вышли к небольшой вырубке, где стояла большая, надежно сработанная бамбуковая хижина. Тут же навстречу нам, громко заливаясь, выскочила свора собак, но юноша одним возгласом осадил их. Прямо на земле перед хижиной сидел почтенного возраста индеец, очевидно глава семейства. Тут же трудились его жена и дочь лет шестнадцати, вылущивая кукурузные початки, из которых струилось золотое зерно. На солнечной полянке весело играли младшие ребятишки; тут же, озабоченно квохча, бродили куры. Все члены семейства подошли к нам и поздоровались за руку, но явно смутились в нашем присутствии. Хотя они охотно, с неизменной улыбкой отвечали на наши вопросы, было ясно, что их доверие еще требуется завоевать.