ТРИ БРАТА

Гордон Илья Зиновьевич

Танхум не ел, а глотал пищу, почти не разжевывая. Торопливо расправился с яичницей и принялся жадно пить молоко прямо из кринки.

Пока Танхум ужинал, Нехама приготовила ему на диване постель.

– Устал, верно, с дороги, иди ложись, – предложила опа мужу.

– Ясное дело, устал.

Войдя в спальню, Танхум обнял жену за плечи.

– Ложись здесь, – сказала Нехама, показывая на диван.

– Почему? – изумленно уставился на жену Танхум. Он снова попытался ее обнять, но Нехама опять увернулась и отрезала:

– Прекрати!…

– Да что случилось? Чужой я тебе, что ли?

– Я себя плохо чувствую. Разве сам не видишь? – холодно бросила Нехама.

Танхум был вне себя. Что это значит? Он столько верст прошел пешком, рвался к жене, стосковавшись по женской ласке, а тут на тебе – прогоняют. Нет, что-то не так! Самые странные мысли приходили ему на ум. Он прилег на диван, но уснуть не мог.

– Нехама! – позвал он. Она не откликнулась.

– Да что с тобой? Уж не заболела ты? – встревожился Танхум и, встав с дивана, подошел к Нехаминой кровати. – Может, помочь надо. Дать тебе что-нибудь?

– Ничего не нужно, только не трогай меня, – с досадой ответила Нехама, и обескураженный Танхум вернулся на свою постель. Долго ворочался с боку на бок, пока усталость не сморила его и он не забылся тяжелым сном.

Айзик встал с первыми петухами, вышел задать корм коровам и напоить их. Но как ни рано он поднялся, Танхум опередил его. Увидев во дворе хозяина, Айзик поздоровался с ним и как ни в чем не бывало принялся за дело. Танхум шел за ним по пятам и придирчиво присматривался к тому, как он набирает мякину, не просыпает ли ее по дороге из клуни в хлев, приготовлена ли мешанка, чисто ли прибрано в стойлах.

Наконец не выдержал, злобно бросил:

– Ты, как я вижу, стал тут настоящим хозяином.

– Что такое? Не понимаю… – Айзик и правда не понимал, что нужно от него хозяину.

– Мог бы меня спросить, как задавать корм скоту. Пока, что я здесь хозяин. С этого дня ты будешь делать все так, как я тебе прикажу.

Айзик сразу понял, что ничего хорошего от хозяина ему не приходится ждать.

«Неужели хозяин узнал о моей связи с Нехамой? – мелькнуло у него в голове. – Но как он мог узнать об этом, если явился поздно ночью? Надо поскорее уносить ноги. Но куда податься? И как расстаться с Нехамой?»

Обуреваемый тревожными мыслями, Айзик быстро управился в хлеву и чуть ли не бегом бросился к ревкому. Еще издали увидел возле ревкома толпу людей.

Айзик вошел в большую комнату, где за столом сидели Рахмиэл, Гдалья и еще какие-то незнакомые Айзику люди. Один из них, черноволосый и коренастый дядька, что-то писал:

– А вот и Прицкер явился, – сказал Рахмиэл. Айзик подошел к нему,

– Вы звали меня?

– Да. Посиди пока…

Айзик сел в уголок. И тут люди, толпившиеся у входа в ревком, ввалились в комнату и расселись где придется – на скамьях, на подоконниках, а кто и прямо на полу. Когда все немного успокоились, вперед вышел Давид.

– Товарищи! Надвигается грозная опасность! К нам рвутся белые банды. Они хотят свергнуть советскую власть и восстановить проклятый старый режим. Советская власть нам так же дорога, как дорога человеку жизнь. И я уверен, что мы все, как один, с оружием в руках встанем на ее защиту и будем биться за нее до последней капли крови!

– Дайте мне винтовку!

– Мне тоже!

– И мне, и мне! – наперебой кричали собравшиеся. Айзик молча сидел в своем углу, наблюдая за тем, как комбедовцы разбирали винтовки.

«Что мне думать? – говорил он себе. – Я не знал, куда идти, что делать. А тут я буду со всеми…»

И Айзик твердым шагом двинулся к груде винтовок.

Вот-вот дадут приказ двинуться в поход. Надо забежать домой – попрощаться с Нехамой и теткой. Как же не попрощаться с дорогими ему людьми? Да и покрасоваться перед ними с винтовкой за плечами хочется! А Танхум? Танхум пусть трясется от страха, увидев Айзика вооруженным. Пусть думает, что вчерашний батрак пришел по его душу – арестовать его. А впрочем, черт с ним! Теперь у него нет времени заниматься этим. Он только даст ему почувствовать, что знает, что такое эксплуататор, кровопийца, и больше не позволит считать себя ничтожеством, плевать себе в лицо…

Кейла возилась во дворе, когда Айзик вошел в ворота дома, в котором вот уже несколько месяцев, как нашел приют и ласку.

Тетка, увидев Айзика, кинулась к нему, испуганно спросила:

– Мой дорогой, откуда ты взял винтовку?

– Я пришел попрощаться, тетя, – сказал Айзик, ласково улыбаясь.

– Куда же ты уходишь? На войну? – Кейла горестно заломила руки.

– Да, – кивнул Айзик, – иду драться с белыми.

– На кого же ты меня покидаешь? Куда я денусь, одна-одинешенька на белом свете? – отчаянно заголосила Кейла.

Айзик с глубокой жалостью смотрел на тетку, давно уже заменившую ему умершую мать. Он обнял ее худые, костлявые плечи, начал утешать:

– Нехама не оставит тебя, не даст в обиду. Ну, а если тебе здесь станет невмоготу, она отправит тебя домой.

– А что я там делать буду, одна, без тебя? – спросила Кейла, обратив к племяннику изборожденное морщинами, заплаканное лицо.

– Что поделаешь, тетя. Бог даст, вернусь, и мы снова заживем вместе. А пока надо потерпеть, – ответил ей Айзик.

Из дому вышла Нехама.

– Ой, Айзик! И с ружьем! Смотрите-ка! – удивленно и встревоженно воскликнула она. – Где взял ружье? К чему тебе оно?

– Ухожу на фронт.

– Какой там еще фронт?

– Против белых.

– Почему так вдруг, ни с того ни с сего?

– Что значит ни с того ни с сего? Разве можно ждать, пока они сюда придут?

– Кто?

– Да белые же.

– За этим тебя и вызывали в ревком? – спросила Нехама с щемящей болью в сердце.

– За этим, – согласно кивнул Айзик. – Раз нужно, так нужно.