ТРИ БРАТА

Гордон Илья Зиновьевич

Но вот Гинда увидела Нехаму – та шла тяжелой походкой беременной, переваливаясь с боку на бок.

А! Вот где она, Гинда, отыграется, вот где она потешит свою душеньку, вот где ударит Танхума острым ножом в самое сердце!

– Вы поглядите только, люди добрые, как она нагло выставляет на показ свое пузо! – визгливо закричала она, указывая пальцем на идущую впереди Нехаму. – Всем показывает, какое наследство оставил молодой батрак!

– А батрак-то не промах – сумел сделать то, чего не сумел Танхум! – подхватили, захохотав, вышедшие из синагоги женщины.

Как раскалившиеся в полете пули, пронзали сердце Танхума насмешливые возгласы женщин. Смертельно бледный, он остановился, озираясь во все стороны блуждающим взглядом.

Нехама, делая вид, что ничего не слышит, ускорила шаг, оставив позади остолбеневшего мужа.

А вдогонку ей неслись насмешливые возгласы хохочущих женщин.

15

Танхум вернулся домой в полном душевном смятении. Наброситься на Нехаму у него не хватило духу, да и чему бы это помогло? Если и в самом деле между нею и батраком что-то было, разве она сознается? Да и кто мог бы это доказать? Кто знает, быть может, все это выдумка зловредных баб, которые спят и видят, как бы посеять раздор между ним и Нехамой.

Он попытался осторожно расспросить Нехаму, не слыхала ли она, о чем болтали вышедшие из синагоги женщины, но Нехама только пожала плечами, прикидываясь, что не понимает, о чем идет речь.

– Ничего не знаю, надо мне слушать их болтовню.

Как ни хотелось Танхуму думать, что все это неправда, или хоть сделать вид, что он не верит в измену Нехамы, – острая боль терзала его сердце.

«Неужели люди ни с того ни с сего могут выдумать такую нелепицу?» – мелькнула горькая мысль, но Танхум постарался поскорей прогнать ее. «Такая богатая хозяйка, как моя Нехама, не позволит себе спутаться с батраком», – утешал он себя.

Батраки, голодранцы, как их называл Танхум, были в его глазах слишком ничтожны, и потому он не допускал и мысли о том, что между Нехамой и Айзиком могло произойти что-либо предосудительное. Однако полностью успокоиться не мог и решил как-нибудь дознаться обо всем у Кейлы. Он подступил к ней с расспросами, начав издалека:

– Кто этот Айзик?

– Мой племянник. Он славный парень, никто о нем дурного слова не скажет. Дай бог мне такое счастье, какой он порядочный, какая у него светлая голова и золотые руки. Да нет ему, бедняжке, счастья, уж очень он беден.

– Что-то я не пойму, Кейла: если он такой умный и расторопный, почему же он остался нищим и не выбился в люди, не разбогател?

– А как он мог нажить богатство, если всю жизнь работал на хозяев?

– Он мог бы заняться каким-нибудь ремеслом, – сказал Танхум.

– Начал он было учиться портновскому делу, да не кончил: все некогда было – с утра до ночи работал, добывал хлеб насущный. А вот поет он замечательно – заслушаешься!

– Поет? Это еще что за профессия? Разве что кантором заделаться? Так в наших местах не очень-то на этом разживешься: вот, к примеру, в нашей синагоге поет Юдель Пейтрах и за это копейки не берет – совершенно бесплатно.

– А хозяйке очень нравилось пенье Айзика, – не зная, как еще убедить Танхума, брякнула Кейла и только подлила масла в огонь.

– А, вот как! Знать, вы здесь весело жили, – съязвил Танхум. – Ваш племянничек песенки распевал, а может, кто еще и отплясывал, радуясь моему несчастью?

– Пусть наши враги так веселятся, как мы веселились, – ответила Кейла, тяжело вздохнув. – А что нам было делать долгими зимними вечерами? Головой о стенку биться, что ли? И чего вы хотите от вашей жены? Чтобы она живой в могилу легла, если уж с вами беда приключилась?

«Старуха дело говорит», – подумал Танхум, и на душе у него полегчало.

– А как хозяйка относилась к вашему племяннику? – спросил он.

– Очень хорошо. Да и почему ей плохо к нему относиться? Он работал с утра до ночи, а она его кормила, поила, одевала кое-как.

– Как! Даже одевала!

– Ну, ничего особенного она ему не давала, – спохватившись, что сболтнула лишнее, стала выворачиваться Кейла. – Не подумайте, что это были стоящие вещи – так, старая рубаха да пара залатанных штанов.

Танхума не успокоили объяснения старой Кейлы. Давно он собирался отнести отцу и братьям накопившуюся старую одежду и кое-какое бельишко, но все не мог собраться, да и жалковато было – в хозяйстве, думал, все пригодится. А тут на тебе – Нехама отдала это добро какому-то батраку, совсем чужому человеку. И Танхум готов был разъяриться не на шутку, но тут ему пришла в голову мысль: а что, если Нехама дала обет помогать бедным людям, чтобы бог сжалился и освободил мужа из заточения? Эта мысль смягчила его.

Он снова приступил к Кейле с расспросами, чтобы исподволь добиться у нее, почему это женщины наговаривают на Нехаму невесть что.

– А что плохого о ней скажешь? – развела руками Кейла. – Женщина она хорошая. Не пойму, что на нее можно наговорить?

– Чему вы удивляетесь? Что вы, маленькая? Меня дома не было, вот и стали трещать, будто ваш племянник… Да что там много говорить… Вам обоим пальца в рот не клади!

– Они совсем с ума сошли… Ополоумели… А меня что спрашивать? Ничего я не слыхала и знать ничего не знаю, – негодующе пожала плечами Кейла.

– Вот вы сами говорите, что Нехама хорошо относилась к вашему племяннику, даже подарила ему кое-что из одежды, – настойчиво гнул свою линию Танхум.

– Ну и что тут такого? – отбивалась от его назойливости Кейла.

– Вот люди и болтают. Много ли нужно, чтобы оговорить человека?

– Мало ли что болтают! А к моему племяннику, если вы хотите знать, и нельзя плохо относиться. Нет человека, которому он не пришелся бы по душе.

– А раз так, значит, и Нехаме он по душе пришелся, значит, не зря люди болтают? – наседал на Кейлу Танхум.