Три девицы под окном...
Шрифт:
Салтан тоже принарядился. Сколько рубах он нацепил по торжественному случаю, Сонька не знала, визуально же царское облачение состояло из платна — сшитого из золотых тканей длинного балахона с широкими рукавами и застежкой встык; круглого воротника под названием бармы, на который были нашиты жемчуга, каменья да небольшие иконки; и золотой тюбетейки с собольей опушкой и крестом сверху. Грудь государя также украшал массивный крест. Смотрелся Салтан великолепно,
Наконец пытка венчанием закончилась. Салтан подхватил младую супругу под локоток и без лишних проволочек увлек в пиршественную залу. Столы уже ломились от чипсов… в смысле, чудных яств. Кравчие и чарошники сновали меж гостей, обнося их хмельными напитками. Стремительно пьянеющая Бабариха называла невесту дочуркой, в умилении промокая глаза платочком. Утратившие всякую чинность бояре наперегонки опустошали золотые блюда с невиданными доселе кушаньями, утирая бороды от майонеза и кетчупа, а Салтан аппетитно хрустел воздушной кукурузой. Вероятно, именно тогда вошел в обиход речевой оборот, выражающий полный восторг от принятия пищи: «Аж за ушами трещит!»
Ткачихе с Поварихой, как положено, поднесли «мед-пиво». То самое, неоднократно поминаемое в сказаниях русского народа. Какая же это оказалась гадость! Все три Соньки искренне сожалели, что не имеют усов, по которым легендарное угощение могло бы спокойно стекать, не попадая в рот.
— Сюда бы шампанского, — вздыхала Повариха. — Вот был бы фурор!
— Шампанское в бочку не перельешь, все пузырьки сбегут, — печально качала головой Ткачиха.
«Сестры» скорбно пригубили медок.
— Ладно, хватит киснуть, — решительно встряхнулась Повариха. — Как тебе вон та тарелочка?
— Хороша, — признала Ткачиха, оглядев золотое блюдо с раскинувшей крылья жар-птицей. — Но лучше брать чашки, на них камешков больше, дороже сдадим.
Она поскребла ногтем праздничный кубок, удаляя присохшую к рубину соринку.
— Предлагаю расстелить нашу «скатерку» под столом и скидывать в нее всё, до чего дотянемся.
— Еще не хватало — дома с грязной посудой возиться! Лучше подождем, когда местные служанки всё перемоют, и заберем прямо из кладовки. Оптом. — Повариха сладко вздохнула.
Меж тем пир набирал обороты. Музыканты наяривали на жалейках да балалайках, голоса гостей звучали всё громче, разомлевшие бояре от избытка светлых чувств смачно целовались и хлопали друг друга по широким спинам, с разных концов просторной залы периодически доносилось удалое пение, а самые резвые из пирующих пустились в пляс. Вспотевшая и уставшая царица с неприязнью рассматривала раскрасневшиеся физиономии. Наконец ее терпения иссякло:
— Салташ, может, хватит париться в этой духотище? Пойдем в спаленку, скинем с себя всё это барахло, примем душик… черт, с душем-то у вас напряженка.
— Тигрица! — промурлыкал Салтан, не расслышавший конца фразы. Он решительно поднялся из-за стола. «Честные гости» почувствовали величие момента и быстро мобилизовались, чтобы проводить новобрачных в опочивальню. Младая царица, не удержавшись, подмигнула «сестрицам», и те дружно захихикали.
— О, «на кровать слоновой кости» повели, — шепнула Повариха.
— Какая там кость, самая натуральные нары! — фыркнула Ткачиха.
— Не привередничай, сам-то Пушкин там не лежал, откуда ж ему знать.
— А Салташа — душечка, — мечтательно закатила глазки Ткачиха. — Жаль, не удалось толком замужем побыть.
— Эй, не расслабляйся, пора за дело, — ткнула ее в бок «сестра». Они выбрались из-за стола и решительно взяли в оборот захмелевшую Бабариху.
— Ну, матушка, перекусила маленько, теперь нужно отрабатывать свалившееся счастье.
Бабариха слегка побледнела и предприняла попытку скрыться под столом, но любезные «дочурки» тряхнули ее столь непочтительно, что пришлось старушке поумерить прыть. С тяжким вздохом покинула она пиршественную залу, подталкиваемая с двух сторон непреклонными девицами.
Салтан ввел младую жену в опочивальню.
— Ексель-моксель, это еще что такое? — ахнула Сонька, разглядывая сваленные внушительной кучей снопы соломы.
— Брачное ложе, — ответил Салтан, слегка удивленный реакцией супруги. — Всё как положено, на двадцать одном снопе.
— Ты серьезно полагаешь, что я полезу на этот стог? Я тебе что — полевая мышь?
Салтан совсем растерялся:
— При чем здесь мыши? Спанье на снопах — к прибытку в доме. А прибыток в царском доме — польза всему государству.
— О подданных, значит, заботишься, — недобро протянула Сонька. — Вот и спи сам на своей соломе! А мне вели перинку принести, раз уж у вас гидродиванов не имеется.
— Ну девка! Огонь! — восхитился Салтан. — Всегда о такой мечтал. Ладно, будет тебе перина.
Он уселся на лавку и с довольным кряхтением вытянул из-под золотого балахона усталые ноги.
— Давай, женка, сымай сапоги.
— Совсем сдурел, да? — возмутилась Сонька.
— Отчего же? Древний обычай, испокон веков ведется. В правом сапоге пятак, в левом плетка, за какой схватишься…
— За левый, голубчик, за левый. Я тебя так этой плеткой отделаю, что вмиг все свои дурацкие обычаи забудешь!
Соньку понесло. Стянув с себя отяжеленный каменьями чехол, она вспрыгнула на брачное ложе и принялась расшвыривать снопы:
— Изверг! Сатрап! Извращенец! Я тебя научу уважению к женщине!
Рука ее наткнулась на что-то твердое. Не веря собственным глазам, младая невеста извлекла из постели… усыпанный драгоценностями меч!
— Ах так? Думал потешиться, а поутру замочить меня, как курицу?