Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День второй. Опять настоящее
Шрифт:
– А чьи вокруг места? – раскинул в обе стороны руки император.
– Какие? – сделав дитячье лицо, стал озираться директор Колизея, стараясь уловить направления растопыренных пальцев государя. – Сидений же тысячи… Куда мне смотреть?
– Ну, скажем, гляди на те, которые находятся на одном уровне с моей ложей…
– Эти – сенаторов! Там даже именные имеются! – по-детски смущаясь, пояснил директор Колизея, отзеркалив взгляд Араба. – Можно купить годовой абонемент и всегда сидеть, не обижая остальных, никого никуда не сгоняя, не скандаля и не рыпаясь, на своём персональном месте… Ключевое слово – купить, а не получить!
– У кого купить?
– В кассе!
– Без откатов?
– О, Величайший! Всё до коп… до копейки… всё до последнего медного антониниана из кассы Колизея поступает в каз… казну! Прямыми… перечислениями, но… в наличной форме, не обращайте внимания на мои парадоксы, – ещё больше смутился директор-распорядитель: покраснел и, кажется, стал слегка заикаться, хотя в своей жизни давным-давно прошёл не только огонь и воду, но и медные трубы. – До самого последнего медяка я отдаю тебе, планеты император!
– Медяки мне не нужны!
– Мы их и не собираем!
– Смотри у меня! – профилактически погрозил ему пальцем довольный Филипп. – М-да! Вот и чудесно! Вот и отлично! Как же сенаторы тут сидят? Как восседают? Прямо на мраморе? Гляжу, там нет ни одного культурного… эээ… мультурного… эээ… курульного кресла. Вот и пусть сидят на голом камне! Пусть свои задницы морозят, здоровье убивают! Не император будет виноват в том, что… лишние места в сенате поосвобождаются. Сенату нужно кровавое обновление… эээ… кровопускание… эээ… прилив молодой свежей крови! Ну, пусть даже не молодой, но свежей! Кровь в живом организме не должна застаиваться!
– Прежде сенаторам всегда разрешалось приносить сиденья с собой, – безо всяких эмоций ответил директор Колизея, пропустив мимо ушей начальственную провокацию.
– Сами сюда приносят? – не нашелся, что ещё спросить на сей счёт, император.
– Руками своих рабов!
– Повелеваю: отныне пусть таскают самостоятельно! Рабам на мой уровень хода нет!.. А на втором ярусе кто обустроился?
– Те двадцать рядов каменных скамеек предназначены для эквитов: для сословия римских всадников! Для госслужащих-магистратов, для нобилитетской, патрицианской и плебейской родовой знати, для прочей римской элиты. Ну, иногда туда и мошенники-безбилетники пробираются, но мы их быстро вычисляем.
– И что с ними делаете?
– Избавляемся…
– Как?
– Эээ… Разъясняем им их права и обязанности, а также то, что они были не правы…
Зоркий взгляд императора, не останавливаясь на достигнутом, взлетал всё выше, и выше, и выше:
– А на третьем этаже? Гляжу, рядов там поменьше…
– Там их шестнадцать. Это места для обычных богачей. Для нуворишей в том числе. Ну, и для нормальных римских граждан из среднего класса…
– Сегрегация римского народонаселения?
– Вам это не нравится, мой повелитель? Можем правила отменить и весь народец тут перемешать. Не разобрать будет, кто какого статуса и роду-племени. Вы только прикажите… своим Эдиктом.
– Я чту римские традиции, духовные скрепы и наши устои!
– Тогда давайте называть вещи не своими именами, а нейтрально: это не сегрегация, а разделение на сектора или, к примеру, зонирование… Упорядочением иерархии! Регламентные работы!
– Убедил! Согласен! Можешь же, когда компетентен! А что на самом верху? Ну, вон на том ярусе, который от предыдущих отделён высокой стеной…
– О! Там толчётся всякая шпана, шелупонь, попрошайки и нищеброды! Беднота со своими благоверными и… самые достойные рабы, которых походом в кино… эээ… в амфитеатр облагодетельствуют их лояльные хозяева! Этого уровня в оригинале амфитеатра не было, его пристраивал уже император Домициан, последний из рода Флавиев. Сидеть там негде, хоть кто-то время от времени присесть и пытается – места исключительно стоячие. Чтобы было видно сцену, уклон там сделан не пологий и даже не скатный, а крутой. Кувыркнуться оттуда вниз – запросто, что не раз с чернью и случалось.
– И много навернулось?
– Да кто же их там считал!
– А вот там что?
– Где?
– Ну, вон там, что над самым верхним этажом…
– Там то, что крышей назвать зазорно, и у меня язык не повернётся это сделать, но поименовать выступом, обращённым к небу… или просто макушкой вполне решусь.
– Так это портик! Я вот сам вижу, что это портик, а ты мне мозги пудришь! Вижу, что он с внешней стеной Колизея смыкается и весь амфитеатр опоясывает. Портик!
– Так точно, мой повелитель! Какое вы нашли верное и меткое обозначение оной загадочной сущности!
– Этому термину уже не одно столетие!
– О как! Надо же! Как же я сам за столько лет не догадался, что это он, портик?! – заметался директор-распорядитель. – Оттуда служивые натягивают над Колизеем тент, если случается жара или непогода: дождь, снег или другие осадки.
– Какие другие?
– Эээ… Снег или дождь. В другом порядке… Вон видите, на карнизе самой верхотуры высятся мачты, словно корабельные, к ним тент и крепится. Своими нижними концами эти мачты упираются в камни-«кронштейны», выступающие из стены…
– Мачты вижу, кронштейны – нет!
– Ах, да! Отсюда они не просматриваются! Тогда верьте мне на слово. Я почём зря врать вам не стану!.. Мачты, к которым крепятся канаты, вставлены в отверстия карниза…
– Сегодня над нами тоже тент растянут?
– Коли Юпитер разразится гневом, то да! Парусина у нас всегда наготове. Матросы с близлежащих кораблей по сигналу «тревога!» подняты, с боевого дежурства сняты и в Колизей пригнаны. Ждут отмашки…
– Почему матросы?
– Это их работа тент натягивать. Традиция такая, Флавиями установленная! Что парус натягивать, что тент – мастерство одинаковое нужно. У матросов нет вопросов. Они почитают это за честь, ибо для матросов пребывание в центре Рима вне унирем, бирем, трирем, квадрирем, квинквирем и сексирем, вне их казарм – это как увольнительная, как отпуск, как отдых…