Три капитана
Шрифт:
Они сидели на стволе поваленного дерева. Сергей курил.
– Что вы в лесу-то делали?
– Черники немного набрала. Мама хотела испечь дедушке пирог с черникой. Я живу с мамой и дедушкой.
– А как эти к вам пристали?
– Я выезжала, когда они проезжали мимо. Они остановились и мигнули фарами, чтобы я выезжала. Я поехала, а они тут же встали передо мной. Я еле успела затормозить.
– Они, скорее всего, хотели подставить вам борт. А когда это не удалось, и увидели вас, то скорректировали… м-м-м… свои намерения.
– А почему мы не
– Отвечаю по порядку. В милиции, вполне вероятно, виноватыми оказались бы мы. Сделать они ничего не успели, так что ваше слово против их. Да они и живут тут, кто знает, какие у них отношения с местной милицией. А выпрыгнул… Это автомат – если бы я встал сзади их, что ближе, я бы обходил свою дверцу, да и урода не снял бы одним ударом. Вот я его и объехал. Далее. Если бы я выходил нормально, то считайте движения – вышел, полшага назад, чтобы освободить место, разворот. А так – вылетел, разворачиваясь. Результат налицо. Точнее, на всех трёх лицах, то есть мордах. Словом, блеснула шашка. Раз – и два! И покатилась голова[7].
Она несмело улыбнулась:
– Вот уж не думала в этой обстановке услышать цитату из Лермонтова. Он один из моих любимых поэтов.
– Из моих тоже. Наряду с другим поручиком. – Он с выжидающей улыбкой посмотрел на неё.
– Думаю, что вы имеете в виду Гумилёва. Я его тоже сильно люблю. Очень мужские стихи. По-моему, очень вам подходит:
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо[8].
– Более, чем польщён! – Улыбка. – Слушайте, как здорово, что вы это знаете и помните наизусть! Могу только повторить ваши слова об обстановке и стихах.
– Представляете, я в дипломной работе (впереди последний курс, историк) спорю с его сыном, Львом Николаевичем[9]!
Отнюдь не умаляя того, что он сделал. Просто я увлечена русским севером…
Они помолчали, чувствуя, что вдруг становятся не совсем чужими друг другу.
– Я сначала подумала, что вы военный, а потом увидела эту наклейку про охранное предприятие.
– Армия – моё прошлое. – И с неожиданной для себя откровенностью добавил. – А в душе и настоящее. Навсегда.
– И дедушка военный. Он генерал, в отставке, конечно. А мама профессор, хирург, заведует кафедрой.
– Ну, понятно. – Сергею вдруг почему-то сделалось грустно. И он не без иронии хмыкнул: – Ещё бы, дочь генерала.
– Как вам не стыдно! – Вспыхнула она. – Мама не дедушкина дочь, она из вологодских колхозниц. Дедушка – отец моего папы. Папа тоже был военный и погиб до моего рождения. И меня назвали в его честь – Александрой.
– Мне действительно стыдно. – По его тону она поняла, что он говорит искренне. – Простите. И, кстати, об именах. Меня зовут Сергеем. Вы в каком районе живёте?
– На Васильевском, на Первой линии.
– Как поступим? Варианты – я отвожу вас на вашей, потом возвращаюсь за своей. Или пробую высвистать кого-то из водителей.
– Выбираем третий – я еду сама. – Она улыбнулась. – Я чувствую себя адекватно.
– Потому что вы молодец. – Искренне сказал он. – Теперь о телефонах.
Она заметно напряглась. Сергей усмехнулся про себя, совсем ещё девчонка. Но он не мог ставить её в сложное положение.
– Вот мой телефон. – Он протянул «частную» визитку с телефоном и адресом. Позвоните в среду. Дозвонитесь обязательно, я живу один, так что никого не обеспокоите. Это не ухаживание, просто в среду, я надеюсь, у меня будет какая-то информация о наших незадачливых приятелях с Приозерского шоссе. Если вдруг вокруг вас произойдёт неожиданное изменение обстановки, звоните сразу. Повторяю, я бываю занят по работе в самое неожиданное время, поэтому дозванивайтесь упорно.
– Я поняла. Обязательно дозвонюсь. Буду звонить от восьми вечера.
– А сейчас поехали. Я поеду сзади, провожу вас до Тучкова моста.
Суббота, 12 августа, вечер и ночь
Адвокат Яков Соломонович Залкиндсон посмотрел краем глаза на часы на приборной доске своей «Ауди», покосился на сидящую рядом Вику. Вика, стажёр адвокатуры Виктория Пономарёва, сидела с видом скромницы и смотрела в окно. Сегодня он вёз Вику на уикенд второй раз, и поэтому прекрасно знал, какая она бывает скромница по ночам. К сожалению, на этот раз они выехали только в субботу к концу дня, и Вика позволила себе надуть по этому поводу губки. А он не мог рассказать ей, что же вызвало задержку. Да и мог бы, всё равно бы не рассказал. В той новой жизни, на пороге которой он сейчас стоит, для Вики места не будет, найдутся и получше. И старушку Авдотью, он нежно погладил руль «Ауди», тоже придётся отставить. А её ему будет жалко, в отличии от жены и Вики. Он даже улыбнулся, когда представил, какое будет лицо у жены, когда он через месяц вернётся от родителей из хрестоматийного города – Бердичева.
А у него начнётся новая жизнь. Пятьдесят два года, это же расцвет умственных и физических сил! А «Ауди» он не бросит и не продаст, оставит на память. Он съехал с шоссе, проехал садоводство насквозь, его дачка была практически последней. Въехал на участок и заглушил двигатель. Было уже достаточно темно. Он посмотрел на дачку, которой так всегда гордился, с жалостливым презрением. Пусть останется жене, подобное к подобному!
– Ну, дорогая, бери свою сумку и идём.
Сам он достал с заднего сиденья сумку-холодильник и объёмистый полиэтиленовый пакет с рекламой какого-то магазина.
Они успели войти в дом и включить свет.
Дверь резко рванули, и вошёл человек, держащий за волосы практически голую женщину лет сорока, на ней была только разорванная сверху донизу ночная рубашка. Сам же человек … Нечто вроде короткой юбки (туника – вспомнил Залкиндсон), необычные доспехи, меч на боку. Следом вошёл второй, одетый также. У Залкиндсона мелькнула ассоциация с фильмом «Спартак», у Виктории – с картинкой из учебника истории младшей школы.
Вошедший вторым ударом кулака в солнечное сплетение отбросил Якова Соломоновича в старое кресло. Повернулся к Виктории и что-то сказал на непонятном языке.