Три карата в одни руки (сборник фельетонов)
Шрифт:
Но если так, то какие кары следовало бы — и не из мести, а по инструкции! — обрушить на головы связистов Махачкалинского почтамта, которым двух недель не хватило, чтобы доставить за два квартала ценное письмо в местный пединститут? А в письме том были документы молодой колхозницы. А письмо опоздало в институт на три дня. А прием на подготовительные курсы уже закончился, а вот уже на год, на целый год отдаляется исполнение мечты девушки, вступающей в жизнь.
А кто за это ответит? Если судить по реакции Дагуправления связи — никто. Правда, там предлагают в виде компенсации уволить какого-нибудь почтальона, но предупреждают, что тут же возьмут его обратно, потому
Как это мило — предложить пассажирам, чтобы они сами сводили счеты со стрелочниками! Как это заманчиво — возложить контроль за соблюдением инструкций на тех, кто из-за несоблюдения их страдает! Как дальновидно — сообщить о наказании, от которого никому не холодно и не жарко! Неясно лишь одно: если во всем виноваты стрелочники, то зачем начальник дороги?
Есть объективные свидетельства тому, что в последние годы класс обслуживании населения повысился, ассортимент всяческих услуг и приятностей расширился, а улыбок в расчете на душу населения стало больше.
Это прекрасно. И все же, для стремления мысли, я прошу временно вывести улыбку за скобки. Скажем прямо: доблесть работающего не в побочных любезностях, а в точном исполнении служебного долга. Грубо говоря, правила надо выполнять. Но не выборочно, не к своей выгоде, и не по своему «ндраву», а целиком и полностью. В конце концов инструкция — не рояль, где одни играют на белых костяшках, другие — на черных, а третьи выдавливают одним пальцем «чижик-пыжик», потому что ничего больше не умеют.
Или просто не хотят.
Топот в тупике
Он шкодил и страдал. Шкодить было приятно и выгодно. Страдать было больно, но не страдать он не мог.
Вот что причиняло ему муки: неблагодарность. Нет, в самом дело, почему люди столь неблагодарны? Ради кого он, Яков Васильевич Морозов, лез в омут очковтирательства? Ради себя? Ну, ладно, пусть даже ради себя. Но ведь и им перепадало. Да, он получал незаконные премии. А разве их премии, которые, кстати говоря, были прямым результатом его приписок, более законны? Да, он купался в лучах почета. А разве они не должны были ликовать, служа в заведении, которое считается непревзойденным?
И еще одно обстоятельство его кручинило: непонимание. Да, он выжил со станции старшего бухгалтера Казакову. И мастера Ткачева. И шофера Голицына. И кладовщицу Ефремову. И секретаря комсомольской организации Худякова. И еще кого-то, всех не упомнишь… Но разве это была его прихоть? Беспричинное своеволие? Разве не действовал он в состоянии, как сказали бы юристы, необходимой обороны? Если бы эти граждане дорожили честью коллектива… Если бы не сообщали они руководству Северо-Кавказской железной дороги о приписках… Или о фиктивных табелях и нарядах… Или о той элегантной комбинации, в результате которой у станции появился нигде не числящийся, но тем не менее отличный легковой автомобиль… Или об избыточных штатах, незаконных премиях и прочих пустяках, лишь отвлекающих руководство от его высоких обязанностей… Да разве он бы их хоть пальцем тронул? Вот жил же главный механик Турбин, уж в какие только махинации с запчастями не пускался. Даже создал неучтенный склад на четыре с половиной тысячи рублей. И все там дефицит, все фондируемое! Так разве он, Морозов, хоть пальцем Турбина тронул? Да живи себе хоть тысячу лет, если все по чину! Ты меня не трожь, а уж я тебя не трону…
И такое еще не изжито у некоторых родимое пятно: зависть. Все завидуют, завидуют… Появилась, например, у станции возможность построить кому-нибудь гараж. Совершенно бесплатно,
Вот так он, начальник путевой машинной станции Яков Васильевич Морозов, и жил. Страдал и шкодил. Страдал и увольнял непокорных. Страдал и покровительствовал льстивым жуликам. И если были в его трудной жизни светлые полосы, так это были часы общения с руководством из управления Северо-Кавказской железной дороги. Оно отзывалось о Морозове так:
— Но работник он хороший!
В целом оценка радовала. Но немножко царапало это «но». Очень хотелось, чтобы его расхваливали без каких-либо оговорок. Впрочем, и руководство дороги можно понять. Легко ли без всяких «но» постоянно выгораживать нечистого на руку грубияна и очковтирателя? Только и отрады, что расположена станция хоть и на большой железной дороге, но все же в сторонке от солидных административных центров. Разъезд Шарданово, где разместилась контора станции, — это вам не райцентр Прохладный. И уж тем более не республиканский Нальчик. В Шарданове Морозов сам король. Хладнокровно продуманная им система зажима критики имела целью превратить оживленный разъезд в глухой, застойный тупик, из которого во внешний мир не вырывалось бы ни звука: ни разносных криков, ни разнузданного топота…
Но даже самая совершенная система порою дает перебои. Несмотря на старания доверенных лиц, Морозов не уследил за жалобой, проскользнувшей мимо него в Комитет народного контроля Кабардино-Балкарии. Он спокойно прикидывал, кого бы еще изгнать для полного и окончательного успокоения родимого коллектива, а в это время к нему ехали контролеры…
А дальше все было, как надо. Акты, факты, неопровержимые свидетельства злоупотреблений Морозова, опекаемого им Турбина. Решение комитета было единодушным: отстранить от занимаемых постов. Обоих.
Ничуть не ставя под сомнение широту кругозора читателей, хочу все же напомнить, что принятый закон о народном контроле оставлял главным северокавказским железнодорожникам очень узкое пространство для маневрирования. Получив постановление комитета, управление дороги обязано было оперативно воплотить его в четкие и однозначные строки приказа. Только и всего.
Известно ли было управлению дороги содержание закона? Об этом чуть позже. А пока отметим, что обитатели разъезда Шарданово закон знали и чтили. Вот почему, едва весть о решении комитета достигла разъезда, там резко повысился, как принято теперь говорить, тонус коллектива. Лопнул миф о всесилии и неуязвимости Морозова. Растаяло тягостное ощущение, будто каждый из жителей Шарданово в чем-то заведомо провинился перед грозным начальником, а потому и часа не проживет без его снисходительной милости. Наконец, просто возобновилось естественное для каждого гражданина состояние законности и справедливости.
Увы, этому состоянию суждено было вскоре закачаться, как фонарю в хвостовом вагоне состава. Придя на следующий день в свой кабинет, Морозов со словами: «Мой поезд еще не ушел» — начал вести расследование, кто конкретно осмелился оказывать содействие сотрудникам Комитета народного контроля. Он вызывал к себе подозреваемых, требовал объяснений и зловеще сулил уволить за клевету.
Создалась нестандартная ситуация: приказы об увольнении подписывал уже уволенный. Впрочем, формально он считался действующим начальником, но только до того мгновения, когда руководитель Северо-Кавказской железной дороги, со вздохом отвинтив колпачок авторучки, подпишет приказ.