Три кило веселья
Шрифт:
Я сразу же позвонил Егору Никишову:
– Собирай ребят. Проводим операцию.
– Жаль, что не всерьез, - вздохнул Никишов.
– Я бы этому Шаштарычу от души навалял.
– Еще успеешь, - пообещал я, вполне с ним согласный.
Никишов у нас в школе самый здоровенный. Он даже на директора смотрит сверху вниз. И голос у него басистый. Но вообще-то он добряк. Наверное, потому и занимается в секции карате. Чтобы воспитать в себе злость и решительность. Ну и друзья у него такие же. В спортзале - «кия!»,
Темнело. Мы с Алешкой затаились на детской площадке, под грибком. Группа Никишова скрывалась за трансформаторной будкой. Где-то поблизости наверняка маскировался майор Степик.
Сегодня у Шаштарыча фитнес в теннисе, он задерживается.
Наконец из здания выбегает стайка гимназистов. У ворот она распадается. Кто-то идет к метро, кто-то уезжает на машинах. И, кстати, никто из них не предложил Шаштарычу подвезти его по пути.
Шаштарыч, поеживаясь от сырого вечернего холодка, маячит возле ворот в одиночестве. Достает мобильник.
И тут из темноты вываливается группа развязных здоровяков. Они ржут на всю улицу, толкаются, орут.
– О!
– говорит один из них и подходит к Шаштарычу.
– Ну-ка, командир, дай-ка свою мобилу. Надо любимой девушке звякнуть.
Остальные регочут изо всех сил.
Шаштарыч прячет телефон за спину. Озирается. Открывает рот, чтобы позвать охранника. Но охранник уже скрылся в здании, запер двери и откупорил бутылку пива.
– Не, ну ты чё жмешься, в натуре? Пацанов конкретно обижаешь?
Шаштарыч уже стоял в кругу «конкретных пацанов», прижавшись спиной к ограде.
Сначала мне его жалко стало - так ему было страшно, а потом я вспомнил, что вот так же со своими адъютантами он обирал малышей из нашей школы. Он даже данью их обложил. Все они ежедневно сдавали Лисе Алисе по рублю. А у кого этого рубля не было, тому от него на все десять доставалось.
Семен Михайлович, когда случайно узнал об этом, то заорал на всю школу:
– Выпороть!
Но не успел - их в гимназию перевели, там за такое не наказывают.
Совсем стемнело. Прохожие были редки. Да и те сторонкой обходили опасную компанию.
Шаштарыч попробовал крикнуть: «Помогите!» - но издал только жалкий писк. И надо же - кто-то ведь и его до ужаса боится!
– Не, ну ты чё, козел! Чё нарываешься? По соплям захотел? Ладно, мы пацаны покладистые, будет тебе по всем соплям.
У Шаштарыча подкосились ноги.
– В чем проблема, друганы?
– раздался вдруг в темноте и тишине спокойный мужской голос.
«Друганы» враз обернулись. Напротив них стоял крутой мужик в черной форме охранника и лениво похлопывал себя по ноге резиновой палкой.
– Дядя Степик!
– завизжал Шаштарыч.
– Они меня грабят! Дай им по мозгам!
– Нет у них мозгов, - спокойно ответил Степик.
– А ну, брысь отсюда!
«Братаны» мгновенно исчезли, как и было задумано.
– Иди домой, - бросил Степик Шаштарычу, отворачиваясь.
– Сопли подбери и иди домой.
– Дядя Степик!
– завопил ему в спину Шаштарыч.
– Я боюсь! Проводите меня!
– Я тебе не лакей.
– Извините! Я погорячился! Я больше не буду!
Вообще-то такое унижение было противно. Что он из себя строил перед слабыми и как он унижался сейчас.
– Ладно, пошли.
– И Степик неторопливо зашагал, похлопывая себя дубинкой по ноге.
Мы с Лешкой выбрались с площадки, обежали ее и «случайно» пошли навстречу.
– Добрый вечер, - приветливо поздоровался Алешка со Степиком.
– Привет, - ответил майор Степик. Будущий подполковник.
Дома Алешка едва дождался, когда придет папа. И сразу ему завопил:
– Мы твоего агента обратно внедрили!
…Ну и попало же нам! Наверное, и Степику тоже. Потому что они с Алешкой действовали, оказывается, сговорившись.
Адмирал азартно работал над своей книгой.
– Мне так интересно стало жить!
– говорил он нам, и хохолок на его макушке дрожал от восторга.
– Я будто вновь оказался в тех далеких годах. Среди боевых друзей.
И позвал нас послушать очередную главу.
– Я целиком доверяю вашему вкусу, - сказал он.
– А эти кадеты из гимназии очень уж шумные. И слушают только себя.
Мы выпросили у мамы денег на конфеты и пошли.
– Конфеты по дороге не съешьте, - напутствовала нас мама.
– Не успеем, - сказал Алешка.
– Тут рядом.
Адмирал встретил нас на пороге как настоящий писатель: в одной руке авторучка, в другой исписанный листок бумаги. И следы пасты на кончике носа.
Глаза у него блестели из-под бровей, хохолок стоял дыбом.
– Вдохновение напало, - сказал Алешка.
– Вам надо стихи писать.
– Лучше чаю попьем, - ответил адмирал, - а я вам последнюю главу прочитаю.
Мы пили чай и слушали адмирала. Глава была о морских боях, о сложных операциях, об отважных бойцах и мудрых командирах. Только уж больно просто у адмирала получалось, за далью лет, наверное. «Заметили противника, подобрались, окружили, открыли шквальный огонь, пошли врукопашную, немец не выдержал, побежал. Ура!»
Я так и сказал адмиралу. Он призадумался, боевой огонек в его глазах чуть поубавился.
– А ведь ты прав, Дмитрий Сергеевич. Ведь война - это не только: «Ура! Вперед! Победа!» А война - это горе, боль, смерть. Война - это что-то непоправимое. Годы пройдут, столетия, а горький след ее навсегда останется.
– У вас, Егор Иванович, - вставил и Алешка, - так все получилось, потому что для детей пишете. Вы нас огорчать не хотите. Лучше пишите как для взрослых. Тогда и мы лучше поймем.