Три кило веселья
Шрифт:
– Понял. Думаю, можно ее и сконструировать.
– Только осторожно. Тонко.
– Сделаю, Сергей Александрович.
Мы быстренько воткнули поролон на место и разбежались по своим рабочим местам. Я уткнулся в учебник по литературе, Алешка завалился на тахту и позвал Грету.
Она примчалась к нему из кухни и ткнулась носом ему в подмышку. Потом вдруг что-то вспомнила, засуетилась и ползком забралась под тахту. Чем-то там гремела, повизгивала, чихнула и вылезла. Вся сияющая.
В зубах она держала… еще одну кофемолку. Алешка, видимо, когда-то прибрал
– А где ты раньше была?
– спросил Алешка.
Грета, похоже, поняла его и умчалась с кофемолкой на кухню.
Тут же пришла мама:
– Что вы ей дали? Какую гадость?
– Ничего не давали, - удивился, широко распахнув глаза, Алешка.
– Она сама взяла.
Мама сказала, что Гретка примчалась на кухню и сбросила в помойное ведро что-то твердое и весомое.
– Папин пистолет, наверное, - скромно предположил Алешка.
– Он у него вечно везде валяется.
– Какой пистолет?
– спросил папа, выходя из кабинета.
– Мой пистолет на работе, в сейфе.
А Степик автоматически сунул руку под мышку и облегченно вздохнул.
Мама сказала:
– Я ничего не понимаю, но все это мне не нравится.
А мне нравится. Я понял, что мы с Алешкой можем получить в помощники крутого надежного опера. Если «сконструируем ситуацию».
Жизнь всегда как-то складывается, что одни дела, очень важные, мешают делать другие дела, еще более важные.
В школе пошли новые темы, контрольные, а мысли мои были совсем в другом месте.
Иногда мы заходили к адмиралу, и всегда он был нам рад. Особенно Алешке. Хохолки родственные. Адмирал даже давал Алешке примерить свой китель. Он периодически доставал его из шкафа, чтобы «проветрить» от нафталина.
Сияющий Алешка выглядел в кителе будто в тяжелом пальто, у него даже ноги подгибались в коленках от тяжести орденов и медалей и вид был далеко не бравый.
– Как вы его носите?
– перевел Алешка дух, когда адмирал снял с него китель.
– Такая тяжесть.
– Заслужить награды тяжело, - важно ответил адмирал, - а носить их с честью еще труднее.
И незаметно разговор опять переходил на военные годы. И адмирал читал нам вслух очередную главу своей будущей книги.
«…Шлюпка легонько покачивалась на мертвой зыби. Раненые стонали. Старшина командовал. Егорка выполнял.
В кормовом отсеке нашелся анкерок (бочоночек) с пресной водой и неприкосновенный запас из нескольких банок консервов, пачки сахара и спиртовки. Кое-какие медикаменты - вата, бинты, йод, аспирин в таблетках, сода. Под носовой палубой - свернутый парус.
По указаниям боцмана Егорка напоил матросов, перевязал как смог их раны, отчерпал со дна шлюпки воду и уложил всех поудобнее.
– Так, юнга, гляди теперь на компас. Куда стрелка кажет? Вот так, да? Садись за весла, разворачивай носом на зюйд, к нашему берегу пойдем.
Около часа Егорка ворочал тяжелые длинные весла, поглядывая на компас. Потом разжег спиртовку, вскипятил немного воды, заварил чай и размочил в нем сухари. Покормил раненых.
Стемнело.
– Ложись, Егорка, - сказал боцман, - я вахту подержу. Отдыхай, малец.
Егорка растянул парус, укрыл им раненых и сам прикорнул сбоку.
Ночь пролетела мгновенно. Откинув край паруса, Егорка увидел на фоне уже светлого неба сгорбившегося на корме у руля боцмана. Он всю ночь просидел, направляя шлюпку к нашему берегу.
Егорка выбрался из-под паруса и, поеживаясь от утреннего холода, перебрался на корму.
– Ложись, дядь Вань, я тебя сменю.
Боцман едва сумел разжать ладонь и оторвать руку от дубового румпеля. Ползком, подтягивая непослушную ногу, перебрался на Егоркино место.
Сказал:
– Если что - сразу меня побуди, - и тут же провалился в сон.
Егорка поудобнее уселся, поплотнее запахнул бушлат и взялся за румпель. Ветер был небольшой, попутный, и сидеть на руле было несложно - чуть-чуть пошевеливай его время от времени, выравнивай нос, следи, чтобы шлюпка не «рыскала» и строго держала курс к южному берегу, где оборонялись наши войска.
Через два дня кончилась вода, подошли к концу продукты. Раненым становилось все хуже - постоянная качка, соленые брызги, жажда и голод не способствовали заживлению ран.
А тут еще их обнаружил вдруг немецкий самолет-разведчик. И спикировал прямо на шлюпку.
– Маскируйся!
– скомандовал боцман.
Егорка сначала не понял - как это можно замаскироваться в открытом море? Парусом накрыться?
Но все получилось иначе. Боцман лег грудью на борт, безвольно свесив к воде руки и голову. Моторист Уткин навзничь раскинулся на корме, распахнув бушлат и обнажив забинтованную окровавленными бинтами грудь. Радист Лебедев безжизненно скорчился на днище шлюпки. И Егорка от них не отстал.
Глядя сверху - полна шлюпка погибших матросов. Немецкий летчик так и решил. Однако на всякий случай дал очередь по шлюпке. Она почти вся прошла стороной, только одна пуля гулко ударила в днище, и в небольшую пробоину тут же забил фонтанчик морской воды.
Егорка плотно зажал отверстие ладонью, а боцман отщепил ножом кусочек планширя и забил отверстие пробкой.
Поплыли дальше.
Но положение осложнялось, нужен был отдых на суше. Хотя бы короткий, чтобы собраться с силами, подкрепиться. И, когда впереди возник небольшой островок, они взяли на него курс.
…Шлюпка мягко ткнулась носом в песок.
Егорка первым сошел на берег, захватив анкерок. Вода была нужна прежде всего. И никто, кроме него, не мог ее добыть - все лежали в изнеможении или без сознания. Даже крепкий боцман не мог удержаться от стонов.
Вблизи берега Егорка сразу наткнулся на большую и глубокую лужу, бросился на землю, приник к воде… И тут же вскочил, отплевываясь, - вода была горько-соленая. Морская. Видно, забрасывало ее сюда штормовой волной.
Егорка побрел в глубь острова. Ноги цеплялись за кусты черники, местность повышалась. Скользнула из-под ног длинная черная змея - Егорка даже отпрянул.