Три кило веселья
Шрифт:
– Обойдется, - успокоил его Алешка.
– Скажем, что вы ее в Кремле забыли, на конференции стран Африки. По разоружению.
– С тобой хорошо дружить, - похвалил его адмирал.
– Ты всегда поможешь выбрать правильный курс.
– Я - такой, - скромно ответил Алешка.
У дверей адмирал сделал Лешке подарок - сборник всяких морских сигналов, в том числе там была и азбука Морзе.
Алешка прижал книгу к груди, и я понял - сегодня с уроками у него контакта не будет. Даже мимолетного.
День школы (родной) у нас отмечается каждой осенью. Но не 1 сентября, потому что это и так праздник. Но он такой, общий, для всех школ. А у нас собственный. И не 1 сентября, а в ноябре. Потому что нашу школу строители не успели достроить вовремя. И первый учебный год в нашей родной школе начался 15 ноября, под проливным дождем.
Об этом очень любят вспоминать первые выпускники нашей школы, когда приходят поздравить ее с праздником. В знак этого события они все приходят с раскрытыми зонтиками, садятся в первом ряду, а потом на сцене, в стихах и песнях, рассказывают, как они пришли в школу под дождем, а через десять лет покинули ее в солнечный день. Тут они с треском складывают зонты, начинают отплясывать и петь о том, что школа осветила им путь в будущее и согрела их на этом пути.
Правда, согрела не всех. И светила тоже не всем. А если и светила, то по-разному. И грела не одинаково.
Кое-кто вылетел из школы еще на полпути, кто-то не нашел своего теплого места в жизни. Кто-то отправился в космос, кто-то в дальнее плавание и в дальние страны, кто-то в бизнес, кто-то в сериалы. Кто-то даже в бомжи. Между прочим - гордость школы, самый лучший отличник Вася Морозов. Он живет в нашем парке, в шалаше на дереве, мы с ним часто встречаемся, и он всегда говорит: «Я здесь, на воле, гораздо большему научился».
А вот Юзик Томас прямо со школьной скамьи пересел на скамью подсудимых…
Но я немного отвлекся.
Актовый зал был полон. Полон света, красок, празднично одетых людей - детей и взрослых. И полон музыки. Такой музыки, из-за которой никто никого не слышал и все мечтали только о тишине.
И наконец она настала. Правда, не мгновенно. Как только в последний раз грохнул ударник, по всему залу взорвались орущие голоса. Люди из-за музыки привыкли орать друг другу в уши и не сразу к тишине адаптировались.
На сцену вышел наш полковник, в черном костюме, в своих любимых усах и с головкой гвоздички, торчащей из нагрудного кармана.
Ну, он, как обычно, всех поздравил: кто уже кончил школу, кто ее кончает и кто, вероятно, так и не кончит. В школу жизни перейдет доучиваться.
Все я рассказывать не буду - всякие концерты, приветствия, воспоминания. Я скажу только то, что впоследствии оказалось самым важным.
Под самую завязку, перед дискотекой, два старшеклассника внесли на сцену школьную доску в золоченой раме, и все выпускники ринулись ставить на ней свои автографы - это у нас традиция такая.
– Все?
– спросил директор.
– Не все!
– вдруг раздался в дверях звонкий решительный голос.
Весь зал обернулся. В дверях стоял элегантный человек в белом костюме, в руке он держал шикарную шляпу с широкими загнутыми полями. За его спиной торчали три знакомые наглые морды: Шаштарыча, Лисы Алисы и Кота Базилио.
– Прошу вас, - сделал жест наш полковник.
– Это представители дружественной нам гимназии: Каштанов, Алисов, Васильев, бывшие наши ученики.
Слово «бывшие», мне показалось, Семен Михайлович произнес не с гордостью, а с удовольствием.
– Возглавляет делегацию, - продолжил полковник тусклым голосом, - наш выпускник Юозас Томас.
Томас поклонился, взмахнув шляпой, и, стуча каблуками, направился к доске с автографами. Там он выбрал попросторнее место, размашисто написал «Старый Тоомас» и повернулся к залу:
– Жизнь не только продолжается. Она и меняется. Я благодарен нашей школе за то хорошее, что она в меня вложила. И это хорошее во мне победило. Я вышел на правильный путь, в честный бизнес. Спасибо этим стенам и нашим родным учителям.
Он красиво поклонился, сбежал со сцены и сел в первом ряду. Рядом с ним, усмехаясь и презрительно оглядываясь, расселись шаштарычи, коты и лисички.
– А сейчас, друзья мои, - торжественно объявил наш полковник, - вас поздравит Герой Советского Союза адмирал Курочкин! Прошу, Егор Иванович.
Наш оркестр отбарабанил туш, и в зал вошли адмирал и Алешка, одного росточка примерно. С хохолками на каждой макушке.
– А который из них адмирал-то?
– громко и нагло спросил Шаштарыч.
Я наклонился к нему и громко сказал в ухо:
– Оба!
Шаштарыч даже не обернулся.
Когда адмирал поднялся на сцену, сначала раздался вздох некоторого разочарования, а потом - гром аплодисментов. Адмирал был великолепен. Вся его грудь и весь живот были скрыты звенящим панцирем орденов и медалей. Кортик висел, как приклеенный к бедру. Усы торчали куда положено. Хохолок - в потолок.
Адмирал снял с правой руки перчатку, зажал ее в левой руке и плавно разгладил усы.
Мне немного было боязно за него: как его будет слушать наша шпана, такого маленького? Вообще-то у нас нормальные ребята, но есть такие, которые уверены, что Отечественную войну выиграли американцы и спасли нас от гибели. И что Гитлер и Сталин - родные братья. Только один - австриец, а другой грузин.
Но адмирал не растерялся. Он был смелый морской волк… волчонок. И начал он хорошо.
– Вы любите учиться?
– весело спросил он.
– Нет!
– дружным хором ответил зал.
– И я - тоже, - признался адмирал.
– Но все-таки я учился. Учился выполнять приказы, грести на шлюпке, учился вскрывать цинковые ящики с патронами, учился набивать патронами пулеметные ленты, я научился стрелять из пулемета, автомата, из карабина, из своего личного револьвера системы «наган».
А еще я научился флажковой сигнализации, морским узлам. Научился чистить картошку на весь экипаж, готовить во время качки наваристый флотский борщ, драить до блеска посуду и палубу, перевязывать раны, терпеть боль и не бояться врага.