Три лица Януса
Шрифт:
Барон замолчал. Он пристально смотрел поверх голов своих собеседников, словно видел нечто значительное за стенами старого замка. Офицеры тоже молчали.
– Выпьемте, господа!
– вдруг громко сказал барон.
– Германия - не Россия, с ее громадными пространствами и большим населением, - продолжал барон.
– Нам надо помнить об этом всегда и никогда не трогать русского медведя в его берлоге. Германия может диктовать свою волю Западу, но только в коалиции с Востоком или хотя бы заручившись его нейтралитетом. Да! Только в союзе с Россией! Именно так строил германскую политику Бисмарк, именно это завещал он своим преемникам. Мы занимаем центральное положение в Европе и открыты для нападения со всех сторон. Не обезопасив себя с Востока, нельзя воевать с Западом. Теперешние политики и генералы знать не хотят ни Клаузевица, ни Бисмарка. Их библией стала эта безграмотная пачкотня, бред этого... Фридрих фон Герлах предостерегающе поднял руку.
– А...
– махнул барон.
Он поднялся из-за стола, подошел к окну, потом быстро вышел из зала.
– Не обращайте на него внимания, Вернер. Дядюшка неплохой человек, но уже слишком стар, чтобы приспосабливаться к тому, что происходит с Германией.
– Что вы, Фридрих, мне очень нравится господин барон, хотя он и несколько резковат в своих суждениях, - ответил Шлиден.
Хозяин вошел в зал, держа в руках несколько книг.
– Вот послушайте, - сказал он, - это письмо князя Бисмарка графу Шувалову.
– Барон поднес одну из книг к глазам и прочитал: -"Пока я буду оставаться на своем посту, я буду верен традициям, которыми руководствовался в течение 25 лет... относительно услуг, кои могут оказать друг другу Россия и Германия и кои они оказывали более ста лет без ущерба для специальных интересов той и другой стороны. Два европейских соседа, которые за сто с лишним лет не испытывали ни малейшего желания стать врагами, должны уже из одного этого обстоятельства сделать вывод, что их интересы не расходятся..."
За окнами быстро темнело, и барон поднес книгу еще ближе к глазам. В это время вспыхнула высоко над столом яркая лампа, и фон Гольбах опустил руку с книгой.
Он вернулся к столу, оставив книгу на подоконнике, оглядел своих гостей пытливыми глазами - и глубоко вздохнул.
– Когда "железного канцлера" отправили в отставку, он часто навещал моего отца, подолгу жил у нас и даже писал в этом доме свои мемуары. Именно здесь он написал строки о том, что "между Россией и Пруссией-Германией нет таких сильных противоречий, чтобы они могли дать. повод к разрыву и войне", что "германская война предоставляет России так же мало выгод, как русская война Германии... Если рассматривать Германию и Россию изолированно, то трудно найти для какой-либо из этих стран непреложное или хотя бы только достаточно веское основание для войны". И последнее. Послушайте, что написал в этом доме Отто фон Бисмарк, гауптман.
– Барон вновь вооружил глаза очками в металлической оправе и чуть глуховатым голосом прочитал: "Мы должны радоваться, когда при нашем положении и историческом развитии мы встречаем в Европе державы, с которыми у нас нет никаких конкурирующих интересов в политической области, и к таким державам по сей. день относится Россия".
Офицеры молчали. Барон фон Гольбах наполнил бокалы и жестом пригласил Вернера и племянника.
Они взяли бокалы и выжидающе смотрели на хозяина.
– Никому не пришло в голову подумать над пророчествами Бисмарка сейчас, - горько произнес барон.
– Большевики, конечно, далеко не русские цари. И с их взглядами, с их мужицким государством, с их развращающей идеей всеобщего равенства мне никогда не примириться. Но и с коммунистами лучше ладить, чем драться. Я сегодня же начинаю укладывать чемоданы, ибо не имею ни малейшего желания отчитываться перед русскими за поступки всяких проходимцев... Прозит!
В эту ночь кенигсбержцы спали спокойно. В течение всей длинной зимней ночи ни разу не завывали сирены, ни разу не рявкнул металлический голос диктора:
– Ахтунг! Ахтунг! Ахтунг! Алярм! Люфтгефар! Люфтгефар! Алярм!1
1 Внимание! Внимание! Внимание! Тревога! Воздушная опасность! Воздушная опасность! Тревога!
Этим солнечным январским утром по улицам Кенигсберга шел старик. По одежде его можно было признать сельским жителем. Он шел медленно, поглядывая по сторонам, останавливаясь, читал приказы комендатуры и распоряжения городского магистрата, исподлобья поглядывал на патрули эсэсовцев, покачивал головой при виде развалин и вдруг вздрогнул, когда на него глянул с плаката тип в надвинутой на глаза шляпе с буквами "ПСТ" над головой...
Человек пересек почти весь город. Наконец он остановился перед витриной бакалейного магазина. Она была закрыта гофрированной шторой. Старик обогнул магазин, разыскал калитку, нащупал рукой кнопку звонка и нажал ее большим пальцем... На дорожку - она начиналась от калитки и была уже очищена от выпавшего утром снега - вышел человек в меховой шапке с козырьком, в жилете и щегольских бриджах, заправленных в тупоносые шевровые сапоги. "Похож на нашего целенлейтера", - подумал старик, и сомнения охватили его душу.
– Что нужно?
– грубо крикнул человек на дорожке.
– Бакалейщик Вольфганг Фишер, это вы? Я от дядюшки Рихарда с письмом из деревни.
– Он еще скрипит, дядюшка? А ведь ему без малого восемьдесят.
– Восемьдесят один, да еще с половиной
– И две недели в придачу?
– Три недели, господин Фишер.
ВЫСТРЕЛ В МАШИНЕ
Наутро Вернер фон Шлиден и Фридрих фон Герлах сердечно простились с гостеприимным бароном, заставившим их на дорогу распить две бутылки мозельвейна.
В замке было людно и шумно, стучали молотки, раздавались голоса работников, заколачивающих ящики с ценными экспонатами коллекций фон Гольбаха.
"Старик, видимо, всерьез убедился в скором приходе русских, - подумал гауптман.
– Следует это отметить..."
Ночью выпал снег, и на дороге, ведущей от имения барона к шоссе, его уже примяли резиновые колеса повозок. Сейчас машину вел фон Шлиден. Обер-лейтенант сидел рядом, ежась от холода и пряча лицо в меховой воротник шинели.
Наконец они оставили позади Прейсиш-Эйлау, обогнали колонну военных грузовиков с боеприпасами, двигающуюся в направлении Кенигсберга, и Вернер свернул вправо по лесной дороге, уходящей в густой ельник.
Мотор фон Шлиден не заглушил, в кабине было тепло, а после первых рюмок доброго коньяка и уютно.
– Странный вы человек, Вернер, - вдруг сказал обер-лейтенант.
– Давно вас знаю и никак не могу разгадать...
– А надо ли, дорогой Фридрих?
– улыбнулся фон Шлиден.
– Не такая уж я примечательная личность, чтоб ломать над этим голову.
"Что это он?
– подумал гауптман.
– Или я был где-то неосторожен?.."
– Налейте еще, - сказал Фридрих.
– Вам - с удовольствием, а я воздержусь, если мы хотим целыми вернуться в Кенигсберг, - ответил фон Шлиден.
– Как хотите, а я выпью. Что же касается моей шкуры, то она уже вряд ли кому пригодится. Мне - тем более... Кому мы теперь нужны, Вернер?
"Запутался, парень, - подумал фон Шлиден.
– Теперь ты, кажется, созрел для серьезного разговора. Но начинать его следует не сегодня и не вдруг. Подожду до приезда в Кенигсберг. Кажется, из Герлаха кое-что может получиться..."
Он понимал, что практической пользы от Фридриха, рядового штабиста, будет немного, но его соображения по поводу этого человека не исчерпывались только желанием использовать обер-лейтенанта в своих делах. Вернеру нравился Герлах, его острый, не желающий мириться с обыденным и привычным ум, доброе сердце и тщетные попытки вырваться из круга, в котором Герлаху надлежало пребывать с рождения. Но для себя Вернер еще не решил главную задачу. Он не мог с полной уверенностью утверждать, что духовный портрет Герлаха, написанный им, соответствует истинному внутреннему облику обер-лейтенанта.