Три минуты молчания
Шрифт:
"Дед" поглядел на него как-то устало.
— Стране тоже и рыбаки нужны.
Граков засмеялся, оценил шутку.
— Метафизик ты, Сергей Андреич. Отделяешь людей от дела. Ну, что ж. Вот они-то пусть и решают. А, рыбаки? Как — уйдем в порт или останемся на промысле, выполним трудовой долг? Тут первое слово — команде. Не возражаешь?
"Дед" чего-то хотел ответить, потом повернулся и пошел прочь. Мы расступились, дали ему пройти.
— Ну, утопленники, — Граков к нам подошел, — ваше слово! Никто за
Мы стояли толпой, переминались. Потом Шурка спросил:
— Ну дак чего? В порт, значит не идем?
Граков ему улыбнулся:
— Хочешь, чтоб я тебе приказал? А я, наоборот, тебя хочу послушать, твое мнение.
— А чего меня-то слушать? На ж… поглядеть, как нам ее поцеловали.
— Это ты называешь «поцеловали»? Я думаю, это по другому называется. Это на вашу ж… только "обратили внимание". Так точнее будет, правда? Да сам же ваш Бабилов — слыхали? — «чепуха», говорит, заварить — раз плюнуть.
Я сказал:
— Он не про это говорит.
Шурка от меня отмахнулся, чуть не со злостью.
— Да будет вам хреновину плести с твоим «дедом»! Помешались на этой заплате.
Граков переглянулся с групповым.
— Я ж говорю, совсем он их деморализовал. Тот лишь плечами пожал, не ответил. Тут Ванька Обод вперед выступил.
— Лично я вот списаться хочу… Это как, можно или нет? Граков поглядел на него строго. Ванька весь ужался.
— Как фамилия?
— Да чо «фамилия»? Вопрос нельзя задать?
— Ну, а все-таки, фамилия у тебя есть? Или ты ее стесняешься? Вот у меня — Граков, все знают. А ты у нас — беспризорный, что ли? Иван, не помнящий родства?
Ванька помялся, выдавил из себя:
— Чо это не помнящий? Иван Обод… Ну?
— Родила, наконец! Значит, списаться хочешь, Иван Обод? Товарищей бросить?
— К доктору я на прием записан. Еще раньше.
— Болен, значит? Плохо себя чувствуешь? Это другое дело, прости. Это вопрос не принципиальный. Конечно, держать не будем. Причина вполне уважительная.
Бондарь спросил:
— А другим нельзя? Ребров моя фамилия.
— Можно, Ребров. Представь себе, можно. Каждый, кто хочет списаться, может это сделать. В установленном порядке. Подать заявление капитану, получить у второго штурмана аттестат и так далее. Держать никого не собираемся. Боязливые да робкие нам не нужны. Коллектив у нас здоровый, а от балласта освободится — еще будет здоровее. Так, орлы?
Он улыбался, все свое золото выставил, а руку положил на плечо — тому, кто поближе. А ближе всех к нему Митрохин стоял, чокнутый наш, моргал белесыми ресницами. И тут он весь встрепенулся, покраснел, даже затрясся от злости, что ли, или знамение ему привиделось.
— Что мы стоим, действительно,
— О! — Граков удивился даже, потрепал его по плечу. — Гляди-ка, Иван Кузьмич. Мы тут про железо беспокоимся, а на этом железе — еще люди плавают!
Чокнутый наш рванулся — куда-то чего-то вкалывать.
— Ну, ребятки, — Граков нам сказал. — Давайте-ка, действительно делов у нас хватает, не будем розовым мечтам предаваться.
Мы постояли и разошлись. Тут лишь заметили, что сварщики уже протянули провода к корме, притащили с катера пару стальных листов. Все — пока мы лясы точили.
— Веселей, веселей на палубе! — Это уже старпом покрикивал из рубки. Заспались.
Шурка задрался с ним:
— Сиди там. Скажи спасибо, что не разжаловали.
— Ты с кем разговариваешь?
— С кем! С тобой.
— А ты глаза разинь. Ты не со мной одним. А за ним действительно кеп стоял — хмурый, шапку на брови надвинул. К нему тоже как будто относилось.
— А я вообще говорю. Кой-кого не мешало бы разжаловать.
Кеп отошел вглубь. Я взял Шурку за рукав, увел от греха подальше.
Отдраили трюма, стали бочки катать на полубак. Это — чтобы корма поднялась. Все делали молча, но каждую минуту готовы были сорваться. Так оно вскорости и вышло.
Кепу идея пришла — на полубак еще и сетей натаскать. Это нужно весь порядок, уложенный для выметки, разрушить, а потом его снова набирать. И много ли толку от сетей — в них, в каждой-то, тридцать килограммов весу; это чтоб увеличить дифферент на сантиметр, нужно сеток полста, не меньше. Мы их таскали, таскали, потом соображать начали — что же это мы делаем? А вернее дрифтер обо что-то споткнулся. И озверел.
— Посылают командовать лопухов на нашу голову, так их и так и разэтак!
А тихо было, и кеп, конечно, услышал. Он уж, поди, и сам был не рад, что такая идея ему пришла, но команда отдана, отменить — амбиция не позволяла.
— Скородумов, ты это про кого?
Мы бросили сетки, расселись на них и закурили. Спектакля ждем.
— А я, — говорит дрифтер, — про тех, к кому это относится.
— Скородумов, у меня к тебе давно претензия. Не нравишься ты мне, Скородумов.
— А я не за тем плаваю и не за то деньги получаю, чтобы кому-то там нравиться.
— Так вот, Скородумов, больше нам с тобой не плавать.
— Да упаси! Только до порта дойти, а там расплюемся. Ну, это уж потерпим недельку.
— Нет, не недельку, Скородумов. Насчет порта вопрос решенный.
Дрифтер так и сел:
— Когда это он решенный?
— Извини, с тобой не посоветовались. Так что можешь — в индивидуальном порядке. Мы тебе замену найдем.
Дрифтер взял сетку и потащил. Мы за ним. Лицо у него свекольное стало, но все слова в горле застряли.
— Хорош! — кеп наконец скомандовал. — Больше не таскайте.