Три минуты молчания
Шрифт:
А мы всего-то штук двадцать перетаскали.
— Как это «хорош»? Или уж все таскать или не браться было…
Но кеп уже удалился. Вместо него старпом выглядывал.
— Ладно, Скородумов, покричали — и хватит. Тебе сказано — «хорош».
— Дак эти-то что — обратно таскать?
Старпом задумался.
— Валяйте, — говорит, — обратно.
Тут такое сделалось! Дрифтер взревел — так, что чайки взмыли над Фугле-фиордом, пошел к полатям [52] неверным шагом, вытащил багор и кинулся с ним наперевес к рубке. Старпом уже, наверно, с жизнью простился,
52
Полати — легкий досчатый помост, расположенный выше человеческого роста, между мачтой и капом. Используется для самого разнообразного хозяйства.
А мы все катали бочки, пока не сказали нам «хорош», корма поднялась, можно заваривать пробоину.
Боцман соорудил беседку — два штерта и доска, — на ней мы обоих сварщиков смайнали за борт. Один там дрелью сверлил отверстия в обшивке, другой кувалдой выстукивал края пробоины.
— Эй, сварщики! — Шурка им орал. — Вы варите как следует. Потонем — вас же совесть замучит.
Мне с Васькой Буровым боцман вручил по лопате — мокрый уголь из каптерки штывать в пробоину. Его там до черта насыпалось — трубу разорвало, по которой он сыплется из бункера; вся вода от него почернела.
— Эй, сварщики, — Васька шептал им в дыру. — Ни хрена не варите, поняли? Одних бичей слушайте. Сварите себе тяп-ляп. Чтоб она снова потом бы разошлась.
— Да не поймешь вас, ребятки, кого слушать.
Они и не слушали, грохали по обшивке. Дрель визжала, как зарезанная.
— Давай, Васька, штывай, — сказал я ему.
— Да погоди, вожаковый, посачкуем. Никто ж нас тут не видит.
Я один штывал. Что толку сачковать — когда сидишь в вонючей дыре, грохот в ушах, визг. Но Ваську хоть повесьте за ноги — он и так сачковать согласен. Сидел на кадушке с капустой и все перекуривал, перекуривал.
Старпом пришел — взглянуть на нашу работу.
— Сколько выгребли?
— Сто шидисят три лопаты, — Васька говорит.
— Он, значит, работает, а ты считаешь?
— Как же не считать? Мы ж по очереди. Вдвоем же не развернуться, продуктивность снижается.
Он хороший сачок, с образованием. Спросил даже, с готовностью:.
— До сколько штывать, старпом? До тыщи или до трех?
— Пока сухой не пойдет.
— Ясно, это считай — тыща семьсот.
Старпом постоял и ушел.
— Кури смело, — говорит мне Васька. — Слыхал — "пока сухой не пойдет".
— Ну, так нам тут работы суток на трое.
— Ты что? Его, если хочешь знать, вообще штывать не нужно. Думаешь, он мокрый не горит? Его специально водой поливают, спроси у кандея.
Я бросил лопату.
— Так чего ж мы с ним возимся?
— А не возись! Я ж те говорю — кури. Ну, шевели полегоньку, а то на палубу выгонят.
Я снова взял лопату.
— Не напрягайся, — сказал Васька. — Это ж мы всегда можем сказать: "сухой пошел".
— Они ж увидят.
— А мы сами сухого подсыпем. Из бункера принесем и затолкаем в трубу. Ты, Сеня, молодой еще, дак за артельного держись. Я с дураками всю жизнь живу, а с ними-то больше научишься, чем с умными.
Но недолго мы блажествовали. Граков пришел — я его ботинки увидал, с замшевым верхом. Стоял и стоял у нас над душой, пришлось тут и Ваське включиться в работу.
Вдруг он нас спрашивает, Граков:
— Это кто велел?
Я все кидал лопату за лопатой.
— Кто приказал уголь в воду бросать?
— Мало ли, — говорю, — умников найдется.
— А у тебя у самого голова на плечах имеется?
Я встал, опершись на лопату, и заглянул вверх:
— Ну, вы потише, меня родная мама с детства не обижала.
— Грубый матрос, — говорит он мне. — Совершаешь двойную бесхозяйственность и грубишь при этом старшему. Уголь надо сушить, а не бросать в воду. А второе — дно засоряешь в бухте. По конвенции мы здесь окурок не имеем права бросить за борт.
Это он все правильно говорил. Но мне его тоже подколоть захотелось.
— А мое дело маленькое. Скажите старпому, пускай свое приказание отменит.
— Так вот я тебе приказываю.
— Вы? А кто вы такой на судне, прошу прощения? Я вас просто знать не знаю.
Он постоял, постоял. А я все кидал с таким даже увлечением.
— Ну, что ж, — говорит. — Ты прав.
— И кстати, — говорю, — пожалуйста, со мной на «вы».
Он не ответил, ушел. Старпом прибежал, весь пылающий.
— Хорош! — говорит. — Сколько перекидали?
— Да лопаты четыре, — ответил Васька. — Только ж начали.
Но вылезть нам тоже не дали. Полез групповой механик в люк — поглядеть, как там выстучали края.
— Порядок, можно притягивать.
Сварщики завели снаружи лист, приложили его к обшивке, в каптерке стало темно. В дыры, что они там просверлили, мы им просунули тросы полиспаста, зацепили его за пиллерс, и все трое потянули дружно. Лист пошел — с жалобным стоном, со скрежетом. Они его начали приваривать — от электрода по эту сторону пролег кровавый шов, запахло окалиной и каким-то газом. Мы очумели, пока держали этот чертов полиспаст. Потом еще групповой взял второй электрод и начал изнутри заваривать. Мы сразу ослепли. Васька заорал благим матом:
— Пустите, а то бороду спалю!
Отпустил он нас с Богом — откашливаться на волю.
На палубе Шурка с Серегой замешивали жидким стеклом цемент, боцман стругал доски для опалубки. Как ни заварят, а надо еще зацементировать. Но с таким усердием они это делали, как будто еще утром не орали: "В порт, в порт!" Шурка прямо взмок от страсти. Потом побежал к сварщикам, отнял у них электрод, сам заварил верхний шов. И язык при этом высунул, так ему это дело нравилось.
Ну, правда, шовчик он им показал — первый класс. Ровный, гладкий, а потом мы его зачистили, засуричили, покрасили чернью и вовсе его не стало видно.
Шурка поплевал на него, пошел гордый, руки в карманах. Я напомнил ему:
— А говорил — ни к чему не прикоснешься.
— Так, земеля, это ж не рыбацкая работа! Себе удовольствие.
— Завтра и рыбацкая начнется. Груз сдадим и метнем.
— Ну, метать уж хрена! — Потом он подумал и скривился. — Э, земеля! Конечно, метнем, а что нам еще остается. И не лезь ко мне, понял? А то — как звездану тебя по уху, земеля!..
Вот так. Да мне и самому порт уже и мечтой не казался — ни розовой, ни голубой.