Три мушкетера(изд.1977)
Шрифт:
Кроме того, он принял два вызова на дуэли с людьми, способными убить каждый по три д’Артаньяна, притом с двумя мушкетерами, то есть с людьми, которых он столько уважал и считал выше всех других людей.
Будущее было печально. Уверенный что будет убит Атосом, молодой человек мало беспокоился о Портосе. Впрочем, как надежда никогда не оставляет человека, то и он начал надеяться что переживет эти две дуэли, разумеется с ужасными ранами, и на случай, если б остался в живых, давал себе следующий урок:
– Какой я безмозглый! Храбрый, несчастный
И, против воли, молодой человек начал смеяться, оглядываясь впрочем чтобы этим смехом, без видимой для других причины не обиделся кто из проходящих.
– Что касается до Портоса, это забавно, тем не менее я несчастный ветреник. Разве бросаются так на людей, не закричав берегись? нет. И разве заглядывают им под плащи, чтобы искать того, чего там нет? Он, конечно, простил бы меня; да, он простил бы, если б я не сказал ему об этой проклятой перевязи; хотя впрочем я не прямо сказал, а только намекнул. Проклятая гасконская привычка! я кажется стал бы шутить и на виселице.
– Послушай, друг мой, д’Артаньян, продолжал он, разговаривая сам с собою, со всею любезностью, к которой считал себя обязанным в отношении к самому себе, – если ты останешься цел, что невероятно, то на будущее время следует быть вежливым. Надо, чтобы тебе удивлялись, ставили тебя в пример другим. Быть предупредительным и вежливым, не значит быть трусом. Посмотри на Арамиса. Арамис – это олицетворенная скромность и грация. А осмелится ли кто-нибудь сказать, что он трус? Без сомнения нет, и с этих пор я хочу во всем следовать его примеру. А вот и он.
Д’Артаньян, идя и разговаривая сам с собой, дошел до дома д’Егильона, перед которым увидел Арамиса, весело разговаривавшего с тремя дворянами из королевской гвардии. Арамис тоже заметил д’Артаньяна. Но как он не забыл, что де-Тревиль утром горячился в присутствии этого молодого человека и, как свидетель выговора, сделанного мушкетерам, не был ему приятен, то он сделал вид, будто его не замечает. Д’Артаньян, напротив, желая привести в исполнение свой план примирения и учтивости, подошел к четырем молодым людям и поклонился им с самою приятною улыбкой. Арамис слегка наклонил голову, но не улыбнулся. Все четверо сейчас же прекратили разговор.
Д’Артаньян не был на столько глуп, чтобы не понять, что он лишний; но и не привык еще на столько к приемам большого света, чтобы ловко суметь выйти из ложного положения человека, вмешавшегося в разговор, до него не касающийся, и с людьми, едва ему знакомыми.
Обдумывая средство удалиться как можно ловчее, он заметил, что Арамис уронил платок. И, без сомнения, по неосторожности, наступил на него; ему показалось это хорошим случаем поправить свой неприличный поступок: он наклонился и, с самым любезным видом, выдернув платок из-под ноги мушкетера, делавшего все возможные усилия, чтобы удержать его, подавая его, сказал:
– Я думаю, милостивый государь, что вам досадно было бы потерять этот платок.
Платок был действительно с богатою вышивкой, с короной и гербом на одном из углов. Арамис покраснел до чрезвычайности и скорее выдернул, чем взял платок из рук Гасконца.
– А, скрытный Арамис, сказал один из гвардейцев: – ты и теперь еще скажешь, что ты в дурных отношениях с госпожою де Боа-Траси, когда эта прелестная дама одолжает тебе свои платки?
Арамис устремил на д’Артаньяна такой взгляд, который ясно дал ему понять, что он приобрел смертельного врага; потом, приняв снова кроткий вид, сказал:
– Вы ошибаетесь, господа, это не мой платок, и я не знаю, почему этому господину вздумалось отдать его мне, а не одному из вас; а в доказательство я вам покажу, что мой платок в кармане.
С этими словами он вынул собственный платок, также очень изящный, из тонкого батиста, хотя батист дорого стоил в то время, но без вышивки, без герба, и украшенный только вензелем своего владельца.
На этот раз д’Артаньян не сказал ни слова; он понял свою неосторожность. Но друзья Арамиса не убедились его запирательством и один из них сказал, обращаясь к молодому мушкетеру с притворною важностью:
– Если ты говоришь правду, то я должен был бы, любезный Арамис, взять его у тебя, потому что, как тебе известно, я из числа искренних друзей де Боа-Траси и не желаю чтобы хвастались вещами его жены.
– Ты не так просишь, отвечал Арамис, – и, сознавая справедливость твоего требования, я не мог исполнить его, потому что оно не так выражено как следует.
– Дело в том, отважился сказать д’Артаньян, – что я не видал, выпал ли платок из кармана г. Арамиса. Он наступил на него, вот почему я думал, что платок его.
– И вы ошиблись, любезный, сказал хладнокровно Арамис, нечувствительный к желанию д’Артаньяна поправить свою ошибку. Потом, обращаясь к гвардейцу, объявившему себя другом де Боа-Траси, он продолжал. – Впрочем, я думаю, любезный приятель Боа-Траси, что я не менее твоего нежный друг его; так что платок мог также выпасть из твоего кармана, как и из моего.
Нет, клянусь честью! сказал гвардеец его величества.
Ты будешь клясться честью, а я честным словом и очевидно, что один из нас солжет. Послушай, Монгаран, сделаем лучше так, возьмем каждый по половине.
– Платка?
– Да.
– Превосходно! сказали другие два гвардейца, – суд царя Соломона! Арамис решительно мудрец!
Молодые люди засмеялись и дело, разумеется, не имело других последствий. Минуту спустя, разговор прекратился; три гвардейца и мушкетер, пожав друг другу руки, отправились – гвардейцы в одну сторону, Арамис в другую.
– Вот минута помириться с этим любезным молодым человеком, сказал сам себе д’Артаньян, который стоял немного в стороне во время последнего разговора их; и с этим намерением подошел к Арамису, удалявшемуся, не обращая на него внимания: