Три мушкетера. Д'Артаньян
Шрифт:
– Но, Ваше Величество, вы же его просили… – прошептала юная Констанция, преклонив колени.
Королева нервно расхаживала по комнате.
– И все-таки он упрямо настаивает на приезде в город, где рискует собственной жизнью… И вынуждает меня рисковать своей честью.
– Ваше Величество, король ждет… Спрячьте письмо.
– Я доверяю его тебе. Да, ты права – меня ждут.
Анна Австрийская покинула покои. Настало время вновь стать королевой Франции. И забыть, что она в первую очередь женщина, чье сердце может биться так сильно и чьим мечтам не суждено сбыться…
Что за безумство? Как она позволила этой страсти приблизиться к себе?
Она встретила герцога Бекингема три года назад, и их чувство друг
Вот какие мысли теснились в гордо поднятой голове Ее Величества королевы, когда она шествовала по анфиладе [5] Лувра, легким кивком отвечая на приветствия.
В зале Королевского Совета придворные стеснились вокруг стола, на котором стоял макет – неф [6] и боковые приделы церкви Сен-Жермен-л’Осеруа. Солнечные лучи, проникавшие сквозь высокие окна, ложились на макет косыми золотистыми полосами. Сотни свечей в люстрах заставляли играть яркими бликами позолоту потолка. Анна Австрийская медленно шла по синему ковру с королевскими лилиями. Все расступались, и она наконец заняла кресло рядом с королем Людовиком XIII, который встретил ее рассеянной улыбкой. Зато он очень внимательно слушал аббата Ругона. А тот, склонившись над макетом и указывая пальцем на фигурки, изображавшие участников церемонии, говорил:
5
Анфилада – ряд примыкающих друг к другу комнат, залов, расположенных по прямой линии и сообщающихся между собой дверями, помещенными по одной оси. (Прим. ред.)
6
Неф – часть церкви, простирающаяся от главных входных дверей до хора. (Прим. ред.)
– С согласия эмиссаров его святейшества, Артюс д’Эпине де Сен-Люк, епископ Марселя, будет стоять справа от Вашего Величества. Брат Франсуа де Ломени из ордена доминиканцев…
Внезапно аббат остановился и замолчал, поскольку молодой человек с холеными
– Что с вами, брат мой? Вас не интересует ваша свадьба с герцогиней де Монпансье?
Гастон Орлеанский махнул рукой, словно отгоняя муху, и процедил сквозь зубы:
– Мы готовимся к свадьбе, а надо бы к войне.
– К войне? – удивился государь. – С кем?
– С гугенотами! – воскликнул юный принц.
Придворные начали перешептываться. Один из них, судя по выправке, старый опытный военный, сделал шаг вперед.
– Сир, монсеньор ваш брат не ошибается. Вот уже не одну неделю крепость Ля-Рошель укрепляется людьми и оружием.
– Они хотят раскола! – воскликнул второй, гораздо моложе. – Если им не помешать, у нас будет государство в государстве! Нога Англии во Франции!
– Господин граф де Шале, значит, вы хотите, чтобы я объявил войну гугенотам и англичанам? – уточнил король.
– Гугеноты у англичан на посылках, – тут же вмешался Гастон Орлеанский.
– Сен-Бланкар, глава гугенотов, сейчас в Лондоне, его принял лично Бекингем. Зачем английскому военному министру принимать гугенота из Ля-Рошели, если он не готовится к войне? – поддержал граф де Шале.
Услышав имя любимого, королева опустила глаза, что не укрылось от внимательного взгляда ее соседа, человека лет пятидесяти, с горделивой осанкой, в шелковой красной сутане и с крестом, украшенным драгоценными камнями, на груди.
Кардинал де Ришелье. По мнению многих, именно его руки в красных перчатках крепко держали королевство Франции. Друг королевы-матери, Марии Медичи, он третий год занимал пост первого министра, и, как говорили, король прислушивался только к нему. Умный, хитрый, безжалостный, он вдобавок имел собственную гвардию под командованием капитана Жюссака, давнего и открытого врага де Тревиля, капитана королевских мушкетеров. Их соперничество забавляло весь Париж и бесило Ришелье, ведь каждое поражение гвардейцев в схватке с дерзкими мушкетерами вызывало смех над ним самим и наносило ущерб его влиятельности.
Однако Ришелье был терпелив и хитроумен. Он не сомневался: рано или поздно удастся обуздать безудержный молодняк и убрать со своего пути всех, кто осмеливается ему противостоять.
Между придворными вокруг стола полыхал спор.
– Наш долг избавить королевство от еретиков! – воскликнул старец, первым поддержавший Гастона Орлеанского.
– Так значит, вы хотите не войны, а крестового похода? – осведомился король.
– Один Бог! Одна страна! Одна религия! – возбужденно выкрикивал его брат.
Недовольный Людовик опустил на стол кулак, и макет собора покачнулся.
– Довольно, господа! – повысил он голос. – Замолчите! Мне не нужна новая Варфоломеевская ночь!
Гастон Орлеанский опустил голову.
– Колокола собора Сен-Жермен-л’Осеруа будут звонить на этот раз в честь вашего венчания, Гастон, а не в знак дозволения резать гугенотов, как это было 23 августа 1572 года. Вы упомянули Бога, брат мой? Так хочу напомнить: наш отец погиб от руки католика. Советую вам быть осторожнее с излишне набожными друзьями.
– Ваше Величество намекает… – снова заговорил граф де Шале.
– Намекаю? Не вижу нужды. Я король, – оборвал его Людовик.
Граф взглянул на Гастона Орлеанского, как бы спрашивая совета, и затем смиренно приблизился к государю.
– Дворянство мечтает лишь об одном, сир: сражаться за вас. Мы ваши верные друзья и…
Кардинал де Ришелье, не принимавший участия в споре, оборвал молодого человека ледяным тоном:
– У короля нет друзей, у него есть подданные и враги. Пришла пора показать, что мы все его подданные. Не так ли?