Три мужа для Кизи. Книга 4
Шрифт:
Гандаги притворился, будто уже не слышит. Да, впрочем, усмешки слышать он уже привык. И – о, странная прихоть судьбы – уменье, кровью сердца добытое, то сегодня ему пригодилось. Ровно ушёл, расправив плечи. И несколько селян невольно вспомнили, что глупо кидать в небо пепел – упадёт кидающему на голову. А кто-то вспомнил совет не кидать грязью в луну.
Отойдя далеко в лес, Гандаги обессилено рухнул на землю – Хануман его почти у самой земли подхватил – и, тяжело вздохнув, расплакался.
– Лучше Аравинде о том не говорить! – Хануман посоветовал сочувственно. – Скажешь, просто опять язвили злые шутники. Ведь то отчасти правда. Посмеялась девчонка злая!
– Она просто глупая! – похлопал его по руке старик, опять вздохнул. – Я боюсь, как бы ни навлекла на себя и семью какой-то беды резким своим языком!
– А я и думать о ней больше не хочу! – проворчал Хануман, присаживаясь рядом.
Помолчали они сколько-то.
– Я ведь… я ведь счастья Аравинде хотел! – и Гандаги расплакался.
Сын бога обнял человека, погладил по плечу. Тот, в грудь мохнатую уткнувшись ему, долго рыдал.
Потом, наконец выплакавшись, за поддержку поблагодарил. Сам на колени опять пред ним хотел встать, но Хануман его не пустил.
Проворчал:
– Сил-то побереги! Нам ещё обратно лететь. И, должно быть, Аравинда добрый твой уже заметил отсутствие твоё, волнуется! Ты б хоть успел побыть ещё около него!
– И верно! – Гандаги сел уже отдельно, слёзы утёр. – А то подумает ещё, что я где-то умер, а он виновен, что не нашёл и не смог защитить!
– Да, береги его, – улыбнулся ему сын дэва Ваю.
– Ох… – Гандаги снова вздохнул. – Перекопал гору, а выкопал мышь! Ой, я… прости! Прости, почтенный Хануман.
– Да ничего, – горько улыбнулся тот, – ведь и правда – выкопал мышь! – и рассмеялся вдруг, нервно.
Потом испугался, замолк. Но старик и сам, улыбнувшись, рассмеялся.
Камень 74-ый
Меня разбудили запахи еды. Просто… неожиданно как-то в деревне, где все молчали, запахло едой. Да нет, там же Гандаги и Хануман просто сели сидеть под деревом. Просто в лесу. И еды там рядом не было. Лепёшек свежезажаренных. Овощей с подливкой…
Растерянно глаза разлепила.
Садхир много всего наготовил. И на листьях банановых еду разложил возле меня и младшего брата. Вот, посмотрел на меня, улыбнулся. Я благодарно улыбнулась ему в ответ. Есть и правда очень хотелось.
Мохан сразу же лепёшку цапнул – прежде всех – закатал в неё жареный сыр, обмакнул в подливку. Но… поднёс к моему лицу. Смущённо улыбнувшись ему, откусила кусочек.
Он откусил большущий сам. Но дальше вернул лепёшку ко мне. Так меня покормил и сам поел. Я, взгляд опустив, чтоб благодарно улыбнуться Садхиру – успел же к еде кинуться, пока глава семьи не запретил – случайно напоролась на взгляд старшего мужа. Поллав смотрел на меня задумчиво. Кажется, долго уже на нас с Моханом смотрел.
Садхир толкнул его кулаком чистым в плечо. Легонько.
Шумно выдохнув, мужчина выхватил у него лепёшку с паниром и помидорами из рук. И сжевал сам. Средний брат почему-то вздохнул. Странно, вроде не было повода особого, чтоб злиться. А он злился только в особых каких-то случаях.
Чуть погодя, у нас присел попугай. Мечтательно косился на банан нарезанный.
Я руку протянула, погладила её по перьям зелёным на затылке. Амритью тут же сжала клювом мой палец. Не больно.
– Сейчас-сейчас! – загребла банановые кусочки – лежавшие у Поллава – и протянула уже ей, пристроившейся между меня и Садхира.
Подождала, покуда все не склюнет.
– Наша умница! Спасибо, что нас охраняешь!
Она голову подставила. Нет, спинкой к моей руке. Нежно её погладила.
Резко выдохнул Поллав. Подавился?..
Но, со взглядом встретившись моим, он вообще отвернулся. Не подавился. И ладно.
Я потянулась гладить попугая.
Мохан, нагнувшись, пролез между Амритью и моей рукой. Гладить его на глазах у Поллава постеснялась. Но он же ж обидится!
Потому сама взяла лепёшку и поднесла к нему.
– А панир? – спросил Мохан обиженно.
То есть, конечно, виноват был не сыр. Но мы прикинулись, будто он обиделся на сыр.
Садхир тоже, кстати, как-то странно на нас смотрел. Но он, как и Поллав, умел делать своё лицо непроницаемо спокойным. О чём думает вообще и не поймёшь. С Моханом в этом-то полегче. Но… Садхира я вообще перестала сегодня понимать. Казалось, он простой. Добрый, искренний. Но вот… он был слишком умным, чтобы быть добрым, как сказал Поллав. То есть, умный Садхир мог понимать, что притворяться дружелюбным и не сердиться по пустякам даже выгодно.
Средний муж вдруг повернулся ко мне, будто почувствовал мой взгляд, задержавшийся на нём. Спокойно на меня смотрел. Даже не улыбнулся. Я… не интересна ему совсем? Или… он брезгает спать со мной?.. Я – женщина шудр, даже двух. А он – из брахманской семьи. Вроде понятно, к чему ему избегать меня. Да, может, он брахмачарьей хочет остаться вообще. Но почему это меня так расстраивает?..
Потом мы все молчали. Даже Поллав не стал настаивать на репетиции.
Я лежала и вспоминала тот странный сон. Просто… эти странные сны многие складывались как будто в одну историю. То есть, они шли вразнобой, но если потом повспоминать, бодрствуя, то получалась как будто целая история, только сложенная из отдельных кусков. И некоторые очень удобно друг к другу прилегали.
Только… Иша в этом сне была какая-то другая. Как будто совсем не знакомая. Злая. И… и как будто я слышала её мысли. Обо мне и о других. Но мысли её были таковы, что меня сковал ужас, когда я внезапно поняла.
То есть, во сне всё как будто было нормально. Как-то естественно. И то, что к ней привёл отца Аравинды сам Хануман. Да и Гандаги и Аравинда… я их видела в других снах. Но вот Иша… почему сестра в этом жутком сне была такая?.. Столько ненависти было в ней! К миру, к людям, ко мне! Что она, обычно такая милая и заботливая, думала в том кошмарном сне обо мне… это просто жутко сжималось сердце, когда я такой её вспоминала! Такая Иша была мне чужой.