Три напрасных года
Шрифт:
Почему бы не угостить страждущую девушку? Может, и она угостит, чем не жалко. Спустился по трапу, подхожу. Девушек двое, а паренёк один.
— Это ваш корабль стоит?
— Это «Ярославец».
— Ой, никогда не была на «Ярославце». Пригласи, старшиночка.
— Идём.
— Идёмте? — самая любопытная своим друзьям. — Не хотите? Ну, как хотите. А я пойду. Пошли?
По дороге:
— У вас гитаристы есть?
— Есть один. Вульгарный шибко. Тебе не понравится.
— Ой, да что ты — наоборот!
Помог юному созданию подняться по трапу, придерживая ладонями за талию. Тонкие они у девушек и гибкие. И ещё какие-то…. Рук отрывать не хочется. Ступив на палубу, она резко обернулась с каким-то вопросом и ткнулась в меня грудями. Упругие они и совсем без лифчика под рубашкой. Дрожь прошлась по телу — я хочу эту девушку, сил нет, как хочу, и не отпущу её с катера, не уговорю, так изнасилую — один раз живём.
Катюха (мы уже познакомились) сунулась в тамбур:
— Здесь кубрик? Нет, иди первый, а то я брякнусь. И руку дай.
Пока менялись местами, чмокнул её в щеку и ощутил неприятный запах перегара. Страсть как-то сразу на убыль пошла. По крайней мере — насиловать, точно не буду. Если уговорит…. Не подлил масла в огонь и её прыжок с трапа в мои руки. Ладонь скользнула по бедру, задирая платье до трусиков. Поставил её на ноги и толкнул дверь в кубрик.
Моряки не любят спать в тельниках. А тут ещё поход и вся суматоха с ним связанная — не удосужился слить воду из системы отопления, и, колдуя над ужином, шеф нагнал в кубрик избыток тепла. Парни спали под простынями в одеянии Адама.
— Вот гитарист, — включив освещение, кивнул на гамак Курносого. А потом потрепал его за голую коленку. — К вам, маэстро.
— Иди к чёрту! — Мишка бросил невидящий взгляд на гостью и дёрнул простынь на голову. Дёрнуть-то дёрнул, голову прикрыл, а интимное место своё оголил. Катюха даже руками всплеснула:
— Вот здорово!
Она принялась бегать по кубрику вокруг стола и срывать со спящих простыни. Парни, понятно, быстро проснулись, мне кричат:
— Это что за напасть?
— Подарок героям-ханкайцам от прекрасной половины Дальнереченска. В порядке шефской помощи.
— Убери ты эту помощь, ради Бога! — кричит боцман. — Дай одеться!
— Уходим, Катюха! — дёрнул девушку за руку в тамбур, толкнул вверх по трапу. — Хочешь, чтоб тебя на столе разложили?
— Ой, хочу! Ой, хочу!
Поднялись на палубу. Девушку бьет неудержимый хохот.
— Ну, угодил! Ну, рассмешил! Чего-нибудь хочешь? Точно, нет? Ах, от меня нет. Ну, давай сигарету и будь здоров, товарищ старшина.
Ребята высыпали на палубу.
— Что? Где? Кто это был?
— Маленькая пьяная ведьмочка на метле улетела, — я кивнул на звёздный свод.
Расходиться не спешили — в кубрике духота, на палубе прохлада. Чай ещё не остыл. Накрыли стол в пассажирке, разговорились. Рассказали мне новость, которой ещё не знал.
Дембеля наши прославились в бригаде. Поместили их к шакалам, а те, известно, своими понятиями живут — обокрали ребят в первую же ночь. Дембеля взъерепенились — намотали ремни на кулаки и ну гонять бербазу. Вдесятером целую роту раскидали — кого под кровать, кого на свежий воздух. Начальник штаба прилетел — кавторанга Кардаш — орёт:
— Всех пересажаю, на губе сгною.
Но комбриг по-своему рассудил:
— Езжайте с миром.
На расчёт строит дембелей начальник базы каплей Вальсон.
— А где белые чехлы на бескозырках? С нарушением объявленной формы одежды за территорию никого не выпущу. Час до поезда, полчаса до нового построения.
Ханкайцы пробежались по «Шмелям» и через полчаса построились в белых чехлах на бескозырках. Последний раз Вальсон поставил их в шеренгу на перроне, поблагодарил за службу, дал команду:
— По вагонам!
Парни погрузились и в открытые окна поезда чехлами от бескозырок в начбазы:
— Держи, шакал, морда жидовская, и подавись!
Вальсон бровью не повёл, собрал чехлы с перрона и на склад сдал. Кому-то польза — то ли ему, то ли государству.
На следующий день начались хождения по мукам. Задача — поставить катер на стапеля. Своим ходом подошли к слипу. Начальник тамошний спустил по рельсам кильблоки, но нам на них не взобраться — заднюю тележку, корме предназначенную, форштевнем бодаем — и, ни в какую. Всё ясно — весенний паводок нагнал ил на рельсы, да и Иман уже мелеть начал. Начальник слипа принял решение — отмыть рельсы. Вызвал пожарную машину. Смотрю — Захар за рулём. Я к нему.
— Здорово, Саня! Как живёшь? Как здоровье? С кем переписываешься? От Постовальчика есть новости? Адрес? Как он там на Амуре?
Есть о чём перекинутся с земляком и старым анапским другом. Захар говорит и дело делает. Ребята рукава раскатали, Теслик разделся и с пожарным шлангом в воду.
— Давай! — кричит.
Захар дал. Дал напор воды на полную мощь. Рукав из рук Теслика вырвался и взметнулся вверх, потом по дуге вниз — жертву выбирая.
— Полундра! Бе-ре-гись!
Ребята врассыпную. Но бесполезно бежать, если Судьба уже выбрала свою жертву и обрушилась на него бронзовым перстом. Удар пришёлся в голову. Саня Тарасенко упал лицом в землю и не подавал признаков жизни. Вокруг змеиной шкурой свернулся плоский рукав, лишённый объёма и реактивной силы Захаровой рукой. Начальник слипа вызвал неотложку, но моряки не стали её ждать, подхватили Саню на руки и сыпанули к КПП. В госпиталь с ним поехал мичман Герасименко. До вечера мы судачили и скорбели, а к отбою пришло известие — Тарасенко жив. Череп не пробит, только кожа на голове лопнула. Сотрясение есть.
— На месячишко врачам работы, не более, — резюмировал Герасименко.
На следующий день боцман Теслик уехал в краткосрочный отпуск — прощаться с очередным плохо чувствующим себя родственником. А начальник слипа принял другое решение — силою лебёдки затащить кильблоки сквозь ил на глубину. Через Иман был протянут трос, один конец которого тащил кильблок по рельсам, второй, мотнувшись вокруг дубового ствола на противоположном берегу, вернулся на слип. На стремнине застыла шлюпка — Мишка Терехов подгребал вёслами. Ваня Кобелев стоял на её корме и, шестом упёршись в кильблок, фиксировал его движение по рельсам. Вот трос, влекомый лебёдкой, натянулся, загудел и — дэнь! — лопнул. Пятидесятиметровая струна толщиной в руку неслась над водой секирой — берегись! Ударила боцмана по ногам чуть ниже колен на излёте своей смертоносной силы, иначе — прощай Кобелева ножки. Ваня опрокинулся за борт, но лодка устояла — Мишка вёслами удержал её от оверкиля. А потом прыгнул в воду за пускавшим пузыри боцманом. Поднял Кобелева со дна и держал голову на борту шлюпки, покуда мы не подоспели. Снова неотложка, снова тело моряка через всю часть на руках товарищей. Потом Герасименко сообщил: