Три напрасных года
Шрифт:
Надо было что-то делать. И я решился поговорить с Антошкой. Мы с ним сошлись в последнее время. Это он поведал, что Цилиндрик стучал на всех и вся.
— Ничего не вижу в том предосудительного, — комментировал особист и уговаривал. — Ты пойми, чудак человек, моя задача не сбор компроматов. Группа успешно выполняет поставленные задачи — и меня начальство голубит. Если кто-нибудь из вас пырнёт товарища штык-ножом и рванёт за кардон — твиндец, как вы говорите, и моей карьере. Так что….
И знаете, я ему поверил. Он приезжал на пирс, поднимался на борт, спускался в кубрик, угощал семечками, сигаретами — сам не курил. Мне нравилось с ним пикироваться — он был остёр на слова. Я ему:
— За нравственный климат нашего экипажа ответственность возложи на меня и будь спокоен — я знаю ребят.
Сколько ни ломал меня в сексоты, каких благ не обещал — не сговорились. Но подружились. И я рассказал о проблемах с шефом. Подчеркнул, что опасно с таким кадром на границу выходить.
Антошка:
— Ты-то чего хочешь?
— Чтоб в бербазу списали, в бригаду отправили — заслужил, и сам того хочет. Хотя придурок, конечно — сам бы мог попроситься, сославшись на здоровье.
— Попробую что-нибудь сделать.
Через неделю Гацко списали на берег. Вместо него из бригады приехал кок Алексей Зюба по прозвищу «Плюшевый» — шерсти у него на груди было больше, чем у медведя.
А потом мы с Самосвальчиком сцепились. Как не спущусь в машинное — кровью сердце обливается. Всё не так как надо — инструмент повсюду разбросан: где попользовался, там и бросил. Ключи в руки брать противно — все промаслены. Под пайолами масляные лужи поблёскивают. Мой ухоженный остров Робинзона стал приходить в запустение. Пробовал я Мишку усовещать, грозился наказать — всё впустую: такая у человека культура, или мамка так воспитала, прибирая за ним разбросанные вещи. Однажды лопнуло терпение, говорю:
— Может, в рог дать — понятливее будешь….
— Попробуй, — говорит.
Я поднимаюсь с аккумуляторного ящика — он спиной стоял у верстака. Поворачивается — в руке молоток.
— Попробуй, дай.
Я остановился. Если смутился, то не от страха. Мишка, он крупнее меня, но вряд ли имел такой опыт рукоприкладства. Ну и моральное давление моего авторитета…. Нет, его дело швах. Но я понял, если сейчас ударю — потеряю навсегда хорошего друга. И я пасовал. Говорю:
— Пятница выжил Робинзона с острова.
Он не понял. Поясняю:
— Год назад подобный конфликт был у меня с моим начальником Сосненко, только без молотка и причина другая. Тогда он уступил, теперь, видимо, мне время пришло.
— Хорошо, — говорю, — машинное твоё — твори в нём всё, что пожелаешь, лишь бы техника была исправна.
Снял с себя промасленную робу и забросил в ящик для обтирочной ветоши. С того дня ходил по катеру в парадной форме второго срока, не удосуживая себя ремонтными работами.
Но беды ещё не кончились. Приходили даже с тех сторон, откуда и не ждали.
Обнаружили сундуки нашего звена, что у начальника ПТН жена красавица, и зачастили на мыс Белоглиненный. По идее, нам сюда только заправляться ходить, дневать на швартовых удовольствия мало — мыс всем ветрам открыт. Гераська с того фланга бегал под любым предлогом, лишь бы взглянуть на прекрасную даму. Мы Таракана зовём в баню — раньше в Платоновку ходили: там и парилка приличная и народ гражданский отирается. Теперь Беспалов:
— На ПТН отличная баня — туда пойдём.
Пост Технического Наблюдения — это мощная РЛС и при ней девятнадцать бойцов, один старлей (начальник) и один прапор (старшина). Эти двое женаты. Прапорщица — молодая, дебёлая, со скуки умирающая бабина лет двадцати. Офицерша лет на десять постарше, ухоженная, образованная, с манерами школьного педагога.
— Мне не скучно, — говорила. — Летом я гербарии собираю, а зимой кружева плету. И круглый год книжки читаю.
В неё-то и втюрились сундуки.
Подошли, ошвартовались. Таракан на ПТН посеменил. Боцман повёл народ дикий виноград собирать для компота. На катере Самосвальчик с Плюшевым остались, мы с Мыняйлой пошли баню топить. Командир ПТН ещё в самый первый наш визит сказал:
— Вам нужна, вы и топите — она не закрывается.
Натаскали в баки воды, набили дров в чумазую печную пасть, лежим на травке возле бани, покуриваем. Заодно и охраняем от халявщиков с ПТН.
Его начальник гостя принимает (Таракана), а прапор с карабином на плече на охоту наладился. Следом супруга бежит в задрипанном халате, сквозь щели которого видно мощное тело, не обремененное бельём.
— Юр, я с тобой пойду.
— Куда со мной? — прапор негодует. — На тигра? Парни вчера амбу с вышки видели.
— Ты же сказал — на кабана.
— На кабана и иду, а может тигр повстречаться.
Прапорщица остановилась озадаченная и расстроенная:
— Не берёшь меня, не берёшь…. Тогда я с моряками в баню пойду.
— Больно ты им нужна.
— Это тебе, видать, совсем не нужна, а им, может быть, даже очень. Верно, ребята?
Мы промолчали. Прапор ушёл в тайгу. Супруга вернулась домой.
Мыняйла:
— Товарищ старшина, пойдёте с ней в баню?
— А ты пойдёшь?
— Я бы пошёл.
Это он с горя — подруга бросила. Была у него девушка в родном селе. Фотографию показывал — прелестное создание в короткой школьной форме с белым фартучком. Ножки — само совершенство и оголены чуть не до самого основания. Когда прислала хохлу отказ, он фотографию на стол бросил и ножницами, как ножом, вооружился.
Мишка Терехов:
— Эй, хохол, ты что замыслил?
— Казнить неверную.
— Постой, постой….
Курносый завладел фотографией и ножницы отнял — ополовинил фотку чуть выше кромки платья, подал ту, на которой личико изменницы:
— Казни.
Перед сном Мишка взглянул на прелестные ножки, поцеловал и положил под подушку. Щёлкнул тумблером плафона, в наступившей темноте и тишине прочёл молитву:
— Спи, годок, спокойной ночи
Дембель стал на день короче.