Три напрасных года
Шрифт:
— Значится так, сынки — глаголет потомок Ковпака. — Штаны бы с вас снять да задницы пряжками отполировать. Но мы добрые сегодня. Скидывайтесь на выпивон и валите отсюда подобру-поздорову.
— Пить, дядя, вредно, — говорит наш, и как двинет партизану в кадык.
Тот упал и закашлялся. Завертелась карусель. Думаю, всё сделано правильно. Чего тянуть? Чего ждать? Когда они ремни на кулаки намотают? Кричу:
— Терпеть, мужики, терпеть!
Расчёт на то, что они мигом выдохнуться — упитанность, годы и спиртное скажут своё. Нам бы только первый наскок сдержать. Смотрю, Белов — высокий, мосластый, рукастый, ладонь, как две моих — совсем не обращает внимания на свору вцепившихся в него партизан. Схватит, кто поближе, поставит на расстояние удара, ахнет ладонью по уху — готов голубчик. Механ за следующего. Самосвальчика тоже терзают, а он кулаками садит так, что добавки не просят. Зё бьётся в окружении. Для меня это великий риск: завалят, уж не подняться — не та комплекция. Верчусь по скверику, как белка в колесе, в руки не даюсь. Через лавку прыгну и назад — встречаю зуботычами преследователей. Ещё лучше ногами получается. И не обязательно в пах или солнечное сплетение. Хороший удар (а ноги у меня тренированные) в коленную чашечку — и вертится партизан в снегу, завывая от боли. Жестоко, скажите, подло? Но ведь драка. Какие правила? Не увернись я пару раз от свистящих над головой бронзовых пряжек, читали бы Вы сейчас эти строки? Как сказать.
Как и предполагал, минут пятнадцать крутилась карусель, потом партизаны иссякли. Кто-то мира запросил:
— Кончайте, сынки, кончайте. Хватит, порезвились….
Нет, брат, победа будет полной. А ты беги — догонять не будем. Или рылом в землю — лежачих не трогаем. Ах, тебе гордость не даёт, ну, тогда извиняй и — бац! бац! Мы покидали скверик — все партизаны были повержены, кроме тех, кто убежал.
Дальнереченск — город маленький, и такая массовая драка не осталась незамеченной для её жителей. Слухи обывателей возвеличили нас в герои. Мол, горстка моряков привела в чувство орду напившихся и распоясавшихся партизан. Не было никаких обращений в правоохранительные органы, а стало быть, и преследований. Руководство бригады закрыло глаза на инцидент. Только командиры кораблей порой упрекали подопечных:
— Вот ханкайцы молодцы: и служат отлично, и за себя постоят.
И это было не совсем справедливо: моряки со «Шмелей» дрались отчаянно — сам тому свидетель.
Когда отъезжали, на вокзал Захарку доставили — отсидишь, сказали, в Камень-Рыбаловском отряде. Зря Санёк перед генералом выпендривался.
Последняя зима на Ханке запомнилась ещё одним обстоятельством. Кому-то в верхах показалось, что пограничники хилы здоровьем — надо им добавить физических упражнений. Приказом по округу ввели физчас. То ли сверху так и продавили, то ли уже на местах указивку разрулили — вместо утренней зарядки ввели этот самый час. Завтрак сдвинули — бегай, солдат, не отставай, моряк! А мы с первой часовой пробежки бунт подняли — никакая это не зарядка, а самая натуральная разрядка. Час отбегаешь спросонья и весь день квёлый — ни петь, ни плясать. Солдаты пусть себе носятся по утрам — на то у них и служба двухгодичная, а мы не будем заниматься во вред здоровью. Командиры сильно не брыкались. И вот, после завтрака и развода на занятия, мы брали футбольный мяч и шли на стадион. Сундуки внесли корректировку — сначала кросс три километра. Пробежав семь с половиной кругов, мы получали мяч и бились звено на звено. На обед переодевались в парадку, после — в сухую робу и опять на стадион. И так каждый день, каждый день, каждый…. К весне все без исключения бегали как графские борзые, и о футболе начали складываться понятия. Настолько, что решили сыграть матч века — дембеля против годков. Вопрос стал: за кого играть осенникам. Ну, со Шлыком и Захаром понятно — вода на поле. Из-за меня ожесточённо спорили обе команды. А мне угрожали, причём оба поколения.
— Могу судить, — предложил сам.
В спор вмешались сундуки, вызвавшиеся играть за молодёжь — они ведь тоже остаются. Меня определили к дембелям, и это решило исход поединка. Никто раньше не видел наш тендем с Валерой Коваленко — мы блистали у флотских. А зимой играли в разных командах, нейтрализуя друг друга. Теперь, объединившись, задали тон игре. Валера в первом тайме измотал защиту, а во втором три моих точных паса вывели его на ударную позицию, и в результате — три безответных гола. На трибунах Камень-Рыболовского стадиона, где проходила игра, бурно переживали немногочисленные болельщики — семьи командиров и зеваки случайные.
На следующий выходной отважились бросить вызов флотской команде. Они играли на первенство посёлка, у них немало было классных футболистов. А из нашей группы признавались только Валера Коваленко и я. Предложение озадачило Тюлькин флот. Нет, конечно, они не боялись нас, скорее наоборот — опасались игры в одни ворота.
На второй матч века трибуны были переполнены. Газон подсох. Весеннее солнце радовалось и радовало. Мы вышли в тельниках, флотские — в спортивной форме. После свистка они затеяли перепасовку в центре поля, пытаясь посмешить публику нашей неловкостью. Но мы кинулись вперёд, отняли мяч и забили гол. На две-три контратаки у славного КТОФа хватило сил, а потом они сдохли и едва передвигались по полю. Это особенно контрастировало на фоне нашего безудержного желания забить гол. Смех у публики возникал, когда кто-нибудь из наших нетерпеливых и стремительных форвардов отбирал мяч у Валеры Коваленко, желавшего блеснуть индивидуальным мастерством. Перебегали мы флотских по всем статьям. Забили одиннадцать безответных голов и повергли в величайшее уныние. Да здравствует командование славного КТПО, придумавшее физчас!
Ну и последняя тема той зимы — конечно же, любовная. Как без неё? Раз в службе нам не повезло, должны девчонки нас любить безудержно и часто. Закон, так сказать, сохранения справедливости. Поведаю историю, к которой до сей поры седых висков, не остаюсь равнодушным, частенько возвращаюсь в памяти и продумываю возможные варианты — а что было бы, случись это вот так? Впрочем, Вам это не интересно — слушайте исповедь печали.
Началась она прошлой навигацией, когда наши сундуки обнаружили на ПТН Белоглинянный скучающую красавицу и во все лопатки стремились на рандеву после ночного бдения на границе. Уходя вечером на границу или возвращаясь утром с линейки, проходили мимо манящих берегов Платоновки. Проходили, не задерживаясь. А с прибрежного взгорка однажды помахала нам платочком стройная фигурка. И потом каждый раз — утром и вечером, будто знала время нашего променада.
Как-то болтались на якоре в миле от берега, и вахтенный с мостика крикнул в раструб вентиляции:
— Баба!
Топот ног по всему катеру. У ТЗК толкотня, давка, очередь — а по берегу брела старушка под коромыслом с полными вёдрами. Юбка, вышедшая из моды в штурмовые ночи Спасска, сбивала пыль с травы — на что смотреть? Дали, конечно, вахтенному по шее за прикол, но от ТЗК не отходили, покуда не умыкнулась старуха с глаз долой. Это я к примеру о тоске моряков по прекрасному полу.
А тут юное создание машет с берега — вполне сформировавшаяся особа в юбке намного выше восхитительных колен. Заинтриговала нас, до самого не могу. Мы к командиру, но у Таракана свои устремления — и катер мимо Платоновки к Белоглинянному. Потом сундуки споили командиров ПТН и овладели их жёнами, а потому праздные визиты к мысу разом прекратились — только на заправку. Очередную баню посетить уговорили Таракана в Платоновке. Пришли, пошли, оставив обеспечивать безопасность катера боцмана с Самосвальчиком. Возвращаемся и видим — сидит Мишка на бережку с этой самой загадочной Ассолью. Девушка и вблизи ничуть не проиграла — всё при всём, да ещё улыбка замечательная, хрустальный смех и волнующий голос. Самохвалов с боцманом ушли в баню, а к красавице Терехов подсел. Когда со швартовых начали сниматься, Курносый выхватил у девушки косынку и бегом по трапу. Ассоль в слёзы, закрыв ладошками лицо. Терехов орёт с бака:
— Верну, когда вернусь. Жди.
Не удалось ему слово сдержать. На той границе к Платоновке более не подходили, а позднее — её след простыл. Никто нам больше не махал с пригорка.
— Верну, верну, — как клятву повторял Курносый.
Забросил ноги Мыняйловой подруги, косынку на шею повязал, как карибский пират.
Зимой в группу пришло письмо — Мише с корабля 269, как у Ваньки Жукова — на деревню дедушке Константину Макарычу. Но это дошло. И Курносый им сразу завладел. А под вечер подходит ко мне смущённый:
— Антоха, помоги — не смогу ответить.
Мельком пробежал строки девичьего послания и взволновался. Тут думать надо, а мне на пирс, на вахту.
— Дай, — говорю Терехову, — письмо и время подумать — помогу с ответом.
Перечитал у флотских несколько раз и сна лишился. На вахте бдю, в команду вернусь, в кровати ворочаюсь — сна нет, одни мысли об Ассоль. Фамилия у неё Дейнеко, а зовут Галя. Галочка. Галчонок. Влюбился в автора письма — сил нет. Завидую Мишке страшно, и ничего с собой поделать не могу. Такие девушки редко встречаются — одна на тысячу, а может на сто тысяч обыкновенных. Их призвание по жизни — любить мужа и детей, хранить очаг семейный. Мама у меня такая. Потому сестра не раз говаривала:
— Ой, братик, трудно тебе будет подругу жизни сыскать — ведь парни выбирают девушек, похожих на матерей. А нашей маме равных нет.
И она была права. Тысячу раз права. Сколько я промучился и мучаюсь до сей поры — эта не нравится, та не подходит. Свату Кольке не понятны мои терзания, а мне его философия — дерём всё, что шевелится.
Прочитав письмо от Гали Дейнеко, понял, что эта девушка, единственная на белом свете, которая способна дать счастье избранному ею мужчине, потому что такова её суть. Как узнал? Не пытайте — не скажу. Сам не знаю. Почувствовал. Интуиция сработала. Прочитал письмо и не могу успокоиться. Сон потерял, аппетита лишился, бесцельной казалась без неё жизнь. Писал ответ на предложение переписываться от себя лично о своём — увы, неисполнимом — желании с ней общаться и остаться (как говорят девицы о счастливом финале). Курносый, понятно, переписал своей рукой — может, чего добавил и отправил. Ещё трижды подходил за помощью в переписке с Галей, а потом, как отрезало — сам стал находить нужные слова. Думаю, влюбился наш агрессор, сердце заговорило — ничего не надо выдумывать. Письма от Галчонка приходили каждую неделю. Она жила и училась рядом — в Спасск-Дальнем. Папашка её удрал от мамашки куда-то на большую землю, та бросилась вдогонку, оставив малолетнюю дочь на попечение бабушки в Платоновке. Отец слал Гале деньги, мать приветы. Бабушка отдала девочку в школу-интернат, на базе которой был техникум. Окончив всё это, должна она стать дипломированной закройщицей. Каникулы проводила у бабушки в Платоновке. Там увидела корабли и повстречала Мишу.