Три напрасных года
Шрифт:
— Вам какое дело?
Сейчас она уйдёт, осушит щёчки и уйдёт. Оскорбленная, униженная, но прекрасная в своей беззащитности женщина.
— Почему так в жизни бывает? Он вас предал, оскорбил, оттолкнул…. За что вы его любите?
— Вам что за дело?
— Хочу понять, почему выбирают подлецов? Слаще любят? Больше обещают? Полюбите меня, и я, клянусь, никогда не пожалеете.
— А сколько вам лет, человек с ружьём?
— Вполне женитьбоспособный возраст.
— Какой, какой? — она хихикнула, забыв свои горести. Тронула ладонью мою щёку. — А ты ничего…. Но на сегодня приключений хватит.
Побрела прочь, красиво ставя ноги на высоких каблуках. Сдёрнула платок, и роскошные волосы рассыпались по плечам. Снег падал на них, на её следы, улицу, на весь огромный мир, в котором никак не находилось счастье моё.
На третьем году службы Косяк залетел — попался на воровстве. Мы не были с ним настолько близки, чтобы знать всю подноготную истории. Может, это у него случайно вышло, может, крал всё время и однажды попался. Как знать? Его исключили из комсомола. Годки лишили его привилегий старослужащего, заставили мыть посуду и пол в команде. Травили на него молодёжь — в основном чурок. Был такой случай.
Косяк в умывалке потеснил от крана новобранца. Увидел кто-то из годков.
— Таджинов, ты это, кому уступаешь? А, ну-ка, развернулся и врезал. Вдарь — кому говорят!.
Матрос Таджинов кулаки перед узкими глазами выставил и на Косяка. Витёк двинул чуркмену в подбородок — тот с копыт. Годки не унимаются.
— Ну, ничего, ничего — сразу не получилось — давай ещё раз. Эй, Рамкулов, помоги земляку.
Вот уже два урюка наседают на Косячка. Витёк полотенце на плечо — бац! бац! Один летит в кабинку на очко, другой в коридор. Тому, кто в коридор кувыркнулся, годок снимает топор с пожарного щита:
— Мочи, братан!
А у «братана» кровь из носа и челюсть набок — он с топором на годка, тот в бега. Промчался новобранец с Крыши Мира по команде с оружием своих предков, и опустело в ней — кто за дверь, кто под кровать. Только Косяк с полотенцем на плече прошествовал к своей тумбочке, и взглядом не удостоив Али-Потрошителя. Нет боцмана Цыремпилова — некому сравниться с Косяком в мордобое. Вот и отомстили годки, сунув в мазутную бочку…. Слабаки.
Нептун с братвой, покуражившись над моряками, объявил о начале соревнований. Наш новый замполит старший лейтенант Переверзев заявился везде — в том числе и в гонке на яликах. Мы вернулись на катера, чтобы принять надлежащий вид, то есть переодеться. Снегирь водкой угощает. Приняли на грудь в честь праздника. А не следовало бы, тем более перед гонкой. В ялике вёсла не параллельны — одно ближе к носу, другое, соответственно, к корме. И ещё руль на транцевой доске. К нему мы Захарку посадили, как самого лёгкого. Экипаж хотели составить из дембелей, но Лёха Шлыков был на границе, и третьим стал Витя Иванов. Он здоровяк, ему место за кормовым веслом, а он на баковый усёлся — как гребанёт-гребанёт — у меня сил не хватает посудину по курсу гнать. Из оголовка вышли — я сдох, и ялик на месте закрутился.
Витёк:
— Ну, ты, Антоха, что?
— Что? Что? Ты сядь сюда и попробуй….
— Давай.
Мы встали, меняться местами и перевернули лодку. Ялику что — он пробковый. И вёсла деревянные. А уключины утопили. Вот флотский сундук ругался. Захарка смехом зашёлся, плавает и гогочет, того и гляди, пузыри пустит. На берег выбрались, замполит к нему:
— Старший матрос, идите на катер — вы пьяны.
— Кто пьяный?
Я Захарку под руку:
— Иди-иди, Санёк. За версту видно, что ты …. Не зарубайся.
Братва пограничная, отчаянно болевшая за нас, теперь беспощадно освистывала. Отправляясь в гонку, мы оставили их гораздо трезвее. Развезло или добавили? Однако, рано расслабляться — нам ещё в волейбол играть и канат перетягивать.
Новый наш замполит был классным волейболистом — когда в базе стояли, всех на площадку выгонял. У некоторых не плохо получалось. Например, у меня — разводящим под сеткой.
— Агапов, пас! — орал замполит.
— На, мочи…
И он мочил мои «свечки» у сетки.
Флотские, те всё больше в футбол, и у нас была надежда выиграть главный приз — жареного поросёнка. Только вот не перебрали ли ребята в честь праздника? Ну, ясный перец, перебрали — ни мяч принять, ни пас дать — никакой игры. Зрители — в день открытых дверей гражданских много набежало — потешаются над нами. А и нам весело — праздник же! Замполит зубы стиснул:
— Играй только на меня.
И атакует со второй линии. Свисток. Мяч не засчитан. Судил сам командир части капитан-лейтенант Михайлов. В толпе болельщиков горячился Герасименко. Он в гражданке и пьяней вина.
— Судью на мыло! Михайлова на рею!
Каплей шутки не понял:
— Уймитесь, мичман, или я вас удалю из части.
— А где ты мичмана увидал?
Михайлов Переверзеву:
— Уймите ваших болельщиков, иначе я сниму команду с соревнований.
Замполит с площадки выскочил и толкнул командира ПСКа-68 в грудь.
— Иди, проспись.
Герасименко сел в пыль и возмутился:
— Ты это что, сынок, ручонки распускаешь?
Переверзев вернулся на площадку и перекинулся взглядами с Михайловым. Когда Николай Николаевич ринулся за сатисфакцией, по команде каплея два дюжих моряка завернули ему руки за спину. Он хрипел, едва не касаясь носом колен, матерился, но двигался в определённом направлении. Через пару-тройку минут ворота флотской части за ним захлопнулись.
Игра продолжилась, но….
На балкон двухэтажки, соседствующей с забором части, вышел Николай Николаевич Герасименко, с ружьём в руках. Это был его дом, его квартира, его балкон и даже его ружьё, заряженное, наверное, его патронами.
— Эй, старлей, будь ласка, отойди в сторонку, чтобы я других не зацепил.
Визг и паника среди гражданских лиц. Отдать надо должное — моряки мужественно сдержали угрозу.
— Играем, играем, — уговаривал судья. — Он не посмеет.
— Эй, Михайлов, — вещал с балкона Герасименко, — второй патрон для тебя.
Мы играли, поглядывая на соседний дом. Вот рядом с командиром ПСКа-68 появился мичман Мазурин. Ружьё с глаз пропало — сундуки обнялись.
— Эй, Михайлов, заходи, выпьем, а этого салабона с площадки гони — всё равно проиграет.
Балкон опустел. В волейбол мы проиграли. Канат не перетянули. Впрочем, в этой интеллектуальной забаве моряков я не участвовал. Притопали с волейбола и увидели картину достойную пера Рембрандта — дежурный по рейду, сидя на сходне, травит в воду лишнюю пищу.