Три напрасных года
Шрифт:
— Далёко ль собрался? — Вадим Иванову. — Пойдем, провожу.
Они ушли к флотскому КПП. Мазурин горевал — водка кончилась, собеседники разбрелись…. А главное — где-то на свадьбе крутила «хвостом» его благоверная.
— Пойдём, глянем, — я предложил.
Мазурин ухватился за мысль.
— А что? Пойдём и нагрянем — не уличим, так выпьем. Верно, говорю?
Выпросил у Захарки свитер водолазный для командира, сверху регланы — холодны сентябрьские ночи. И потопали берегом. Идти надо было в Астраханку. Далековато. Я ему — командир, командир…. Он мне:
— Отставить «командира», зови меня Петей.
Зову Петром. На пляже у купалок по нужде приостановились. Я к дощатой стенке пристроился, а Мазурин внутрь шмыгнул, попеняв:
— Эх ты, бескультурщина.
Выскочил оттуда, меня за колпак и прочь тянет. Насилу вырвался:
— Дай отлить-то. Ты, Петро, чего так испугался?
— Там, понимаешь, парень девку того этого….
— Да ты что?! Пойдём, разгоним. Он наверняка не по согласию, а мы уговорим.
— Нет-нет, мы на свадьбу идём.
И пошли на свадьбу — женихи, ёшкин кот!
Веселье уже закончилось — женщины мыли посуду, степенные старики с окладистыми бородами сидели вряд под образами, пускали по кругу ковш с пенной брагой и вели неспешный разговор. На нас ноль внимания. Впрочем, Петро-Василий пропал куда-то. Мною заинтересовалась пышная шатенка лет тридцати пяти. Пышная не только причёской.
— Какой трезвенький! Выпить хочешь? А закусить?
— Брагу не буду, — буркнул и отвернулся. Отвернулся, потому что женщина не привлекала. Но её этот факт не обескуражил. Возможно, она и не заметила моего пренебрежения. На край стола сообразила початую бутылку водки с гранёным стаканом и тарелку ассорти, где куски торта соседствовали с колбасой, селёдкой и останками курицы. А я что? Я навалился. Хлопнул полстакана, набил рот и ещё налил. Покосился на стариков — как они? Сидят, судачат, по барабану им моё соседство.
— Поел? Пойдем, проводишь, — затормошила шатенка.
Куда проводишь? А, всё равно. Пошли. Вышли в тёмные сени, потом в дверь, в какой-то абсолютно непроглядный чулан. Женщина притиснула меня к стене, впилась мокрыми губами в рот. Руки, полные её руки рвали с меня брюки в тщетной попытке найти ширинку. О-пана — а нет её! Клапан нашла, расстегнула пуговицы — поползли вниз флотские клёши. Женщина выпустила изо рта мои губы.
— Да ты целоваться не умеешь, — сказала и поцеловала рвущуюся на волю плоть.
Вот так точно не умею. Эхма, прощай моя девственность…! Ещё раз.
Мазурин так и не нашёлся. Брёл один обратной дорогою — хмельной, усталый, изнасилованный — ломал голову, пытаясь понять, что это было — романтическое приключение или несчастный случай. На пляже захотелось искупаться — смыть с тела отпечатки потных рук. А может утопиться? Настроение — в самый раз. Не удалось ни то и ни другое. Иглы с колючками впились в босые ступни, едва ступил в воду. Да, не май месяц. Мне и купаться расхотелось, и топиться.
К черту всхлипы о порушенной девственности — ничто так не важно, как скорый дембель. Готовиться надо. Впрочём, что я — альбомчик готов, форма пошита. Флотский асс швейной машинки завернул клёши в 40 см по гаче, тренчики в виде якорей, мотню на две бляхи (мода такая). На беску едва «краб» (кокарда) входил, ленточки ниже лопаток. Галанку приталил — все нашивки из цветного пластика. Таким петухом, ясный перец, за ворота не пустят. Но покрасоваться-то хотелось. Ещё летом списался с сестрой двоюродной в Челябинске, которая на АМЗ живёт (и я там жил, учась на ИСе), договорился отправить ей посылку с дембельской формой. Одёжка готова, вперёд — на почту!
В отсутствие Атамана Переверзев гнул свою линию воспитания личного состава. Нам вдруг были объявлены увольнения. По правде сказать, издевательства над организмом — с обеда и до 20–00. Это я о времени вольношастанья. В городском парке (летом) в это время танцы только-только начинались. Где же с девчонками знакомиться? Годки сразу сказали: нет — бойкот таким культпоходам по героическим местам. И не ходили. И я не ходил. Но тут особый случай. Отнёс посылку к флотским на КПП, получил увольнительную и вперёд — на почту. Посылку отправил без приключений. А потом начались….
У гастронома встречаю Снегиря в водолазке под регланом — за гражданского косит.
— Что, — спрашиваю, — мнёшься?
— Водчонки смышляю. Не поможешь?
— Давай деньги.
Подошёл к первому попавшемуся:
— Возьмёшь, дядя?
Он посмотрел мне в лицо, на погоны бушлата, ленточки бескозырки, тяжко вздохнул и протянул заскорузлую ладонь:
— Давай. Сам таким был.
Минут через десять вышел с двумя бутылками в руках. Я к нему навстречу. Тут какой-то тип в гражданке выруливает. Водка у меня в руках, а мужик сдачу делит.
— Что это вы тут делаете? — полюбопытствовал прыткий незнакомец, пожирая глазами товар.
Мой благодетель просёк ситуацию, засуетился:
— Сейчас, сейчас, сдачу….
— Оставь себе, — я попробовал отступить.
— Капитан Глухов, бронетанковые войска, — напирал незнакомец. — Представьтесь, старшина.
— А я уж подумал: контр-адмирал, — спрятал бутылки за спину, подальше от хищного взора. — Не предъявите удостоверение?
Снегирь сзади подскочил, цапнул пузыри и наудёр через кусты. Назвавший себя капитаном ринулся за ним и натолкнулся на мою грудь.
— Да ты приятель борзой, — рассердился я и двинул ему коленкой в пах.
Бессильная злоба сочилась из его глаз, по щекам, а задница покоилась в пыли. Подниматься не торопился, лаская причиндалы между ног. Может, и правда капитан? Да чёрт с ним…!
Потом встретил радиста, Игорька Найдина с девицей.
— Антон, идём с нами. У Лизы есть подруга, мы тебя познакомим.
У Лизы оказалось три подруги, только ни одной не застали дома. Так и пришли, помыкавшись, втроём на пустой пляж. Присели на лавочку, полюбоваться холодным тёмно-синим цветом сентябрьской волны. Кончилось курево. Вдали парни жгли костёр, сидя в кругу.