Три напрасных года
Шрифт:
Мы волокли лягуху по дну, а китайцы брели параллельным курсом — сначала с нашей стороны, потом с их, а у берега развернулись и, подняв бурун, умчались вглубь своих вод.
Отбуксировав амфибии к берегу, двумя катерами пришли на Белоглинянный. Командиры утопали на ПТН. Мы, убедившись, что в бане уже нет воды и жары, искупавшись, легли на песочек. Стали травить коллегам байки о скоротечном бое с прорвавшимися в наши воды маоистами.
— Слух о целкости нашего комендора, — говорю, — далеко прокатится от Харбина до Пекина, и много-много раз почешут маоисты затылок прежде, чем соваться к нам с пистолетами.
Вернулись командиры не одни — пригласили в гости хозяев ПТН. С супругами, конечно. Побродили вслед за женщинами экскурсоводами и спустились в каюту нашего ПСКа. Через час Таракан высунулся из люка, отыскал меня взглядом, завертел рукой круги над головой:
— Заводи, Агапов — прогуляемся.
Ну, уж хрен тебе — нашёл круизное судно.
— Заводи, Мишок! — крикнул Самосвальчику и пошёл спать.
Заурчал двигатель, за иллюминаторами заплескались волны. Боцман заглянул в кубрик:
— Сачкуешь, Агапиков?
— Иди — иди, служи, — отмахнулся.
Проснулся — за иллюминаторами темно. Двигатель ревел зло и истошно на пределе своих сил. Волны хлестали в борт, но качки не было. Сунулся на трап, слышу на камбузе за закрытой дверью сладострастные женские стоны:
— Ой, Саша, ой, ой, ой, … плита горячая.
Похоже толстушка. А кто у нас Саша? Ну, ясно — Тараканов Александр Васильевич.
Поднялся на мостик к боцману:
— Что происходит? Гонимся или бежим?
— Таракан телеграфом брякнул — «Полный вперёд». Ты бы глянул, куда нас чёрт несёт.
— А Мыняйло?
— Молчит проклятый.
Спустился в ходовую, согнал метриста с баночки:
— Ну-ка, Толик.
Развернул картинку РЛС на больший диапазон — обозначились берега Ханки. Время надо, чтобы определить, где мы ещё у себя или к Пекину подходим. Зацепился взглядом за мыс сопки Лузанова, крикнул в говорильник:
— Боцман, право руля, ещё. Так держать. Поймал румб на компасе? Так и держи.
Спустился в машинное. Самосвальчик лежал спиной на пайолах, сунув руку под брюхо двигателя.
— Что творим?
— Клапан масляного насоса поджимаю.
— Зачем?
— Давление падает.
— От чего?
Мишка плечами пожал.
— Уровень проверить ума дефицит?
Глянул на расходомерное стекло и ничего там не увидел.
— Смотри сюда, Пятница.
— Прости, начальник, недодумал.
Взял канистру, воронку, ключ от пробки и поднялся на палубу. Сунул воронку в горловину, опрокинул канистру — всё на ощупь: ни черта не видно. Бежит, не бежит, мимо или в горловину? Поднялся на мостик к боцману:
— Включи палубное.
— Не положено на границе.
— Тогда я тебе всю палубу маслом залью — хрен отмоешь.
Боцман включает освещение по катеру, и мы с ним видим сексуальный поединок мичмана Герасименко с женой начальника ПТН. Сундук привалил даму к бронещиту зенитного пулемёта, взгромоздил её согнутую в колене ногу на своё предплечье и…. Мне показалось всё это не интересным. Спустился к маслоналивной горловине. Гераська летит, взбешённый ужасно:
— Ты что творишь, гибала ушастая? — и хвать меня за шиворот.
Я толкнул его в грудь:
— Да пошёл ты!
Гераська побежал спиной вперёд и, кажется, сел на задницу. Но мне было не до него — я чуть было не уронил открытую канистру на палубу. Вот было бы делов. Склонился над воронкой и чувствую — кто-то шарк по моей спине. Вижу мичмана Герасименко в красивом акробатическом прыжке летящим за борт. Бросил канистру — чёрт с ней, палубой — и едва успел схватить сундука за ботинки. Голова его болталась ниже привального бруса, и руками он махал нелепо — не за что ухватиться. А я прижимал его лодыжки к груди и чувствовал — не вытащу, тут бы удержать.
Ору:
— Боцманюга!
Теслик стопорнул штурвал и ко мне. Вдвоём вытащили сундука из-за борта, оцарапав брюховину о леера. Гераська и спасибо не сказал, весьма мрачный поплёлся в каюту. Спускаясь, крикнул из люка:
— Боцман, возвращаемся.
Теслик поскользнулся на пролитом масле и разразился отборнейшим матом. Сунул кулак мне под нос:
— Завтра с Самосвальчиком языками вылижите.
Со второй попытки из второй канистры мы с Мишкой масло всё же залили. Снизили ход до «среднего», отыскали на картинке РЛС Белоглинянный и побрели обратно, каждый час корректируя курс. На рассвете пришвартовались рядом с 68-м. Легли отдыхать, а гости потихоньку разошлись.
Утром, поднявшись на палубу, Таракан, как ни в чём не бывало:
— Оленчук, приберись в каюте.
Вано сунулся, было, и выскочил, зажимая нос:
— Всё облёвано — и пайолы, и рундуки, и стол.
Сели завтракать. Таракан:
— Оленчук, накажу.
Я подумал, пришло моё время — пан или пропал.
— Командир, уберу — я не брезгливый, но и ты будь готов к диалогу с капитаном Тимошенко.
Таракан ложку уронил.
С того дня обращался к нему на «ты» и звал командиром, без всяких там товарищей. А в каюте он прибирался сам.
11
— Ваше благородие леди Годовщина
Разом стали мы старей — ты тому причина
Вышли в адмиралы друзья мои
Не везло им в службе — повезёт в любви
Началась зима, а с ней третий год службы. Годки, будто какой порог перешагнули: разом стали важными — не подступись. Я не о себе, конечно — как не имел авторитетов от младости своей, так и не имею в старости. Вот Лёхе Шлыкову годовщина очень даже шла — всего преобразила. Он стал старшим мотористом на катере, лычку на погон получил, второй класс по специальности. С молодыми говорил только сквозь зубы и не каждого удостаивал…. Однако, образ деда флота пограничного сыграл с парнем злую шутку. А произошло это так….