Три напрасных года
Шрифт:
Герасименко:
— Пойдёшь на торжественное построение.
— Так это….
— Не торопись, я сказал.
Переоделся в парадную форму первого срока и в строй встал. Коробку ханкайцев вывел на плац каптрираза Кручини. Торжественное построение по случаю Дня Пограничника. Профессиональный праздник. И полетели награды заслужившим — медали, знаки отличников ВМФ, погранвойск, классности. Потом звания — …. и вдруг слышу: … Агапову очередное звание старшины первой статьи за отличные показатели в БП и ПП, и высокие профессиональные навыки. Вот так! Про губу и вспоминать никто не хочет. Пустозвон, выходит, начальник штаба Кардаш.
Ребята поздравляют. Атаман руку пожал. Впрочем, он всем старослужащим пятерню подал — все были чем-нибудь награждены. А моя чешется, так чешется — просто зуд какой-то — хочется с сундуком пьяным с бербазы закончить диалог. Парни отговаривают, а я на своём…. Как там он вчера верещал? Ханкайцы — это тьфу два раза. Вот я пойду, тьфукалку ему прочищу. Как ни отговаривали, пошёл в дежурку базы. Сундучару, конечно, не нашёл — дрых, должно быть, дома после наряда. Приплёлся в клуб — ведь у нас выходной — а там концерт праздничный силами местной дальнереченской самодеятельности. Так себе — ни что и ни о чём. Но одна солистка привлекла-таки внимание. У неё какой-то дефект был в произношении — ей бы в разговоре помолчать, а она вышла на сцену петь. Моряки прикалываются — на бис вызывают, да ещё раз, да ещё…. Тётка рада стараться, кланяется, воздушные поцелуи шлёт, и друг запела:
— Остров Даманский, родная земля….
В зале вмиг гробовая тишина. Минуту, не меньше. Потом взрыв — свист и гул, ботинки на сцену, рёв многоголосый:
— Пошла, сука, прочь….
Тётка бегом со сцены — не поняла, дурёха, что по живому клинком….
Я расскажу, чтоб поняли.
В 15-ой ОБСКК была своя версия тех памятных событий марта 69-го. Моряки не участвовали в драчке на Даманском 2-го числа, а спустя день трупы погранцов выносили с острова. Мазурин — он тогда ещё срочную тянул — хвастал: медаль получил, усердно таская изуродованные и заледеневшие тела ребят. Потом бой 15-го марта. Погранцы Нижнемихайловской заставы прижали на остров прорвавшихся маоистов, а полковник Леонов повёл мангруппу отряда по льду, чтобы отрезать желтомордым путь к отступлению. Растянувшуюся колонну БМП и БТРов расстреляли в упор орудия китайского укрепрайона Бхутоу — ни одна машина не дошла до острова. Всё, погранотряд обескровлен. Подтянули части советской армии. Но красноармейцам нельзя участвовать в пограничных конфликтах — им срочно вешали зелёные погоны. И в этот момент одуревшим от кровавого успеха китаёзам предстал во всей красе поезд № 2 Владивосток — Москва. В том месте «железка» проходит ввиду укрепрайона Бхутоу. Ну и начали желтомордые дурашлёпы палить из своих допотопных пушек по вагонам. Поезд-то умчался, усеяв насыпь осколками разбитых окон, а вот терпение тогдашнего комбрига Школьникова лопнуло. «Огонь!» — приказал каперанга на свой страх и риск. «Шмели» стояли на стапелях, кормой к Китаю, и ахнули из двух реактивных установок по Бхутоу. Нет, не городу, а укрепрайону. Если б по городу — это была бы китайская Херасима. Меньше минуты выли дуэтом БМ-17, потом время подлёта и меньше минуты рвались реактивные снаряды. И мёртвая тишина на берегах Уссури. Ужаснулись обе стороны — что натворили. Ну, ладно — окровавленные трупы погранцов у горящих машин — дело житейское: похоронили, всплакнули, помянули. А от сопки Бхутоу остался оплавленный базальт — ни снега, ни обломков строений, никаких останков тех, кто там был. Некого хоронить. Отбили «Шмели» у соседей охотку соваться к нам с пистолетами. Дай Бог навсегда. А каперанга Школьникова за самовольство со службы выперли. Рад был, что ни посадили. Вот такие дела.
Китайцы томагавки зарыли, но от острова не отказались — возят на берег грунт самосвалами, чтобы сделать его полуостровом. Наши молчат — погранцам запретили нос туда совать, моряк разрешили только со стороны своего берега мимо ходить. Короче, слили Даманский маоистам, а эта гундосит:
— Остров Даманский — родная земля….
Как тут сдержатся?
Праздник ещё не кончился. Вечером едем в город. Там в ДК КВН, потом танцы. Приглянулась мне одна девушка — решил на вальс пригласить. Прошлым летом учил всех желающих мичман Мазурин. Он чемпион погранотряда по бальным танцам. Показал, и мы стали палубу шкрябать гадами. Боцман за голову:
— Танцуйте, уроды, босиком!
А что, можем и босиком. И вот парами вальсируем на юте, а Тюлькин флот прикалывается. Пусть себе. Вальс — дело полезное, и культурному человеку без него никак. Себя стал считать приличным вальсёром, вот только партнёрши в руках никогда не было. В ДК Дальнереченска и решил себя испытать.
Подхожу, приглашаю — мне не отказывают. Народу полно, а круг пустой — единственная пара. Партнёрша попалась замечательная — не зря приглянулась с первого взгляда. Да и я лицом мимо грязи — туфель её не тревожу, в такт попадаю. Ну, думаю, будет у меня новая дама сердца, и капец Елене. Только глянул на подружек партнёрши, и тревога в сердце моё ворвалась. С чего это они смехом заходятся — чуть-чуть с лавочки не падают. Пальчиками в нашу сторону тычут. Может с клёшами моими что? Или гюйс помялся. Бескозырку Самосвальчик в руках держит. А пусть себе…. Нам хорошо вдвоём — и это главное. Вот только руки в пляс пустились от волнения. Сейчас танец закончится, перекурю, успокоюсь и вернусь знакомиться. Девушка улыбается ободряюще. Я не представляюсь и имени не спрашиваю — интригую, думаю, что ещё успею. Провожать до места не пошёл — да ну их, этих хохотушек. Вышел на крыльцо — пальцами в пачку попасть не могу, спички ломаются. Сигарету размял — она чёрная. Бог мой, что такое? Смотрю на ладонь, а с пальцев чёрный пот каплями — вымывает из пор въевшийся мазут. Представляю, какие следы оставил на белоснежной спине партнёрши — то-то её подружки закатывались. Чёрт, как не везёт-то мне в любви! Бегом в машину, забился в уголок, и там сидел, покуда танцы не кончились.
Теслик вернулся из краткосрочного по семейным — мне стало легче. Потом Сантё с Вантёй из госпиталя притопали — совсем курорт! Спустили катер со стапелей, за неделю перебрали двигатель, подняли Атаманов стяг и — вперёд, на Ханку. А 68-ой наваривал днище.
В базе кроме прочих ждало письмо от Елены. Штемпель украинский — уехали с мужем в отпуск на родину. По дороге, писала, заезжали в Камень-Рыболов меня повидать. Наплела мужу, что в поезде её пытались изнасиловать солдаты, а доблестный моряк-пограничник Антоха спас её честь и его лоб от рогов. Благодарный супруг купил пакет яблок и оставил его на 67-м — меня, понятно, в базе не было.
Однако, Елена какова? Как она представляла встречу двух неравнодушных к ней мужчин? И яблоки — так символично. Впрочем, яблоки это, кажется, у Париса. Надо что-то делать. Но что? Ведь мы ответственны за прирученных людей. И я написал — очень жаль, что не встретились.
10
— Ваше благородие Русская Душа
Поэтами воспетая, щедра и хороша
Но нет врага коварнее, чем ты сама себе
Маешься по жизни — не везёт и мне.
Из бригады пришли — катер как игрушка, сияет свежей краской от ватерлинии до клотика. С наваркой стальных листов на днище стал остойчивее — все шторма нипочём. Двигатель после ремонта урчит как новенький, работы требует. Нам бы служить да радоваться — чего ещё? Ан нет, не таков русский характер — да и хохлы не далеко убежали — чтобы жить без неприятностей. Нет — так найдём.
На второй день по возвращению в Камень-Рыболов сломал Стёпке-бербазе нос. Как говорится, пусть не лезет. Заступил дежурным, проинструктировал вахтенного у трапа и потопал к флотским фильм смотреть. Возвращаюсь — катера на месте, вахтенный у трапа, одеяло с моего гамака пропало. Трясу матросика с повязкой, он уши плечами зажимает — не знаю, мол, не ведаю. Подумал, всё равно найдётся, и лёг, укрывшись простынёй.
В иллюминаторах рассвет забрезжил, по трапу — топ-топ-топ — и без «добра». Кто не спал, напряглись. Я вскочил — дежурный на час раньше поднимается. Стёпка вваливается — сам возбуждённо-радостный, в руках комок моего одеяла. Боцман:
— Ты Бербаза, когда моряком станешь? Без «добра» только сундуки шныряют.
Ваня Оленчук голос подал:
— Зачем ему «добро», и так видно — нос-нос-нос, а потом Степанов.
У Стёпки был длинный нос, которым он не очень гордился. Тут же схитрил, засипел простужено:
— Так это, я кричал — голос вот пропал.
Оленчук:
— У нас в колхозе аналогичный случай был: сосед козе вдул, у неё и голос пропал.
Дружный хохот в кубрике обозначил отсутствие спящих. Стёпка совсем расстроился, а ведь чем-то похвастаться хотел. Кинул одеяло на мой гамак и взялся за дверь. Я развернул:
— Кто и где на нём валялся?
Стёпка:
— Не смотри, пятен нет — не целка была.
И для всех пояснил:
— Со Светкой Рожковой кувыркался.
Скажите, если б о Вашей сестре какой-то прыщ вот так…. Стерпели б? Вот и я…. Двинул Бербазе в нюхало, он к Оленчуку на рундук улетел. Из сломанного носа кровь брызнула. Стёпка закрыл лицо ладонью и на палубу.
Боцман:
— Твиндец тебе, Антоха — сгноит Атаман на Русском острове.
Но обошлось. Толи Стёпка стерпел, не настучал, то ли авторитет мой у Кручинина был в те дни высок, и он простил.