Три пары
Шрифт:
– Со всеми? Нет. Ни в коем случае. Ты знаешь, что они скажут. Что напились и обезумели.
– А ты нет?
Беатрис пожала плечами:
– Возможно, немного обезумела. Но ту таблетку я выплюнула, пока никто не видел. Никто же не знал, что в ней, и это безумнее всего.
Неудивительно, что в воскресенье она была такая нормальная.
– Мне дороже мой сон, – она подошла к нему босиком. – Что ты хочешь знать?
Он притянул ее на кровать и уложил на себя. Она оперлась на руки – ее волосы рассыпались по его шее – и поцеловала его.
–
Она прошептала ему на ухо: «Du bist mein Ein und Alles [7] », и он ей поверил.
Беатрис снова умылась, поправила макияж, привела в порядок волосы.
7
«Ты мое все». (нем.)
– Ты поговорил со своим отцом?
Он не хотел ей верить, когда она рассказала, что Дермот грубо обращается с его мамой, но знал, что было бы еще более удивительно, если бы Дермот никогда не выходил из себя. Он сделал несколько звонков, но его мать находилась в самом конце очереди на получение недостаточно финансируемых и пользующихся избыточным спросом услуг сиделок.
– Это твоя мать, Конор. Ты должен поступить так, как для нее будет лучше. И для твоего отца.
– Скажи, а когда у меня был шанс с ним поговорить?
Он посвятил своей семье субботу, свой единственный выходной на этой неделе, так как завтра ему предстояло писать отчеты и направления.
– Ой, Конор! Шансы нужно создавать самому.
Конор поднялся с кровати и направился в ванную. Воздух в ней был липким от пара и лимонного мыла.
– Не уходи, – сказала Беатрис.
Он прокрутил в голове несколько резких реплик, но отбросил их как оправдания или откровенную ложь. У раковины он приготовился побриться: протер зеркало и намылил щеки пеной. Но она была права, как обычно.
– Съезжу к ним завтра. Если удастся найти кого-нибудь присмотреть за Фи, ты поедешь со мной?
Ответа не последовало. Он высунул голову из-за двери и обнаружил, что остался в одиночестве.
Ева выбрала простое темно-синее шифоновое платье. Черные замшевые ботильоны. Она раздумывала насчет колготок, сможет ли обойтись без них – не слишком ли бледные у нее ноги, не слишком ли холодно, – когда вошел Шэй с девочками, одетыми в пальто и готовыми идти. Слишком поздно.
– Вино взял? – спросила она.
– А смысл? Они все равно никогда не открывают вино, которое мы приносим.
Это была правда.
– Не важно, мы не можем приехать с пустыми руками. Возьми две бутылки.
Он вернулся на кухню. Близнецы подошли к ней и погладили платье.
– Хорошо выглядишь, мамочка. – Элла потерлась щекой о ткань.
– Ты такая красивая, – добавила Кейт. Два маленьких лица улыбались ей.
– Вы обе такие красивые – мне кажется, я сейчас ослепну. – Ева закрыла глаза и погладила их по лицам, ущипнув за носики и подбородки. – Ах, какой нос! Какие очаровательные подбородки! – Они увернулись от ее щекочущих пальцев, визжа от восторга.
Шэй вернулся с двумя позвякивающими бутылками в пластиковом пакете и позвал их на выход. Девчонки бесстрашно унеслись вперед, в темную и морозную ночь. Ева взяла Шэя за руку. Рука у него была большая и сухая, мозолистая от работы. Рука Конора оказалась на удивление мягкой.
– Как думаешь, Фрэнк будет вести себя прилично сегодня вечером? – спросил Шэй.
– Если не будет, нам следует придумать сигнал, чтобы можно было быстро сбежать. – Ева шутила лишь отчасти.
Шэй вздохнул:
– Это был бы зрелый поступок…
– Тебе лучше вести себя прилично, – сказала Ева.
– Тебе не о чем беспокоиться. Я никому не нужен, даже собственной жене. Но я буду присматривать за тобой.
Ева почувствовала, как ее сердце подпрыгнуло. Он ухмылялся, как обычно. Она пробормотала слова утешения. Он сжал ее руку.
Лиззи и Фрэнк прибыли к дому Конора и Беатрис вместе с Джорджией и Джимми. Майе это было неинтересно, а у Джека имелись другие планы: по крайней мере, он так сказал. Фрэнк был рад оставить его в покое, но Лиззи утверждала, что Джек должен подчиняться тем же правилам дома, что и Майя. Ответа «по делам» на вопрос «куда ты идешь» было недостаточно. Лишь вопрос времени, когда Майя потребует таких же свобод, и что им тогда делать? Фрэнку не хотелось ругаться с парнем, у него и так происходило много всякого дерьма. «Джеку нужна свобода», – сказал он. Лиззи заявила, что он сексист. У дома Конора и Беатрис Фрэнк пошел по ступенькам вверх к парадной двери, а Лиззи спустилась к цокольной.
– Фрэнк! – позвала она. – Они будут на кухне.
Фрэнк нажал кнопку звонка у входной двери.
– Это вход для коммивояжеров.
– Ты смешон, – сказала Лиззи. Джимми и Джорджия проскользнули мимо нее и постучали в цокольную дверь.
– Отлично, – сказала Лиззи, – теперь они не будут знать, какую дверь открывать.
Беатрис подошла к парадной двери, ведущей в холл. Лиззи заметила, что она ошеломлена, обнаружив Фрэнка на ступеньках в одиночестве. Беатрис поприветствовала его как обычно – расцеловала в каждую щеку, – прежде чем заметила Лиззи, наблюдающую за ними снизу вверх. Облегчение Беатрис прорвалось наружу.
– Вот и они все! Не хотите подняться или мне спуститься? – спросила она.
Дверь подвала со скрипом распахнулась. Прорвавшись внутрь, дети навалились на Фиа, как щенки. Лиззи двинулась за ними, но боялась оставлять Беатрис с Фрэнком наедине. Глядя на них, стоящих рядом у входной двери, она поняла, что они такая же невероятная пара, как Марлен Дитрих и Чарли Чаплин. Синий костюм Фрэнка из секонд-хенда был помят, сидел мешковато. Он не брился по несколько дней и слишком редко причесывался, Господь ему судья. На своих каблуках Беатрис возвышалась над ним, сдержанная и неприступная, как политик на встрече с избирателями.