Три плова
Шрифт:
Самый шумный и говорливый среди обитателей барака, землекоп Щелочков не вытерпел и спросил столяра:
— Как тебя по батюшке, землячок?
– Павел Анплитов, — еле слышно ответил столяр. — По батюшке Васильевич.
То, что столяр Анплитов не пожелал рассказать о своей деревне, семье, хозяйстве, Щелочкова разозлило.
— Язык бережет! — проговорил он с укоризной. — Знаем мы этих, которые берегут! Хитрый!
Он ворчал за его спиной, что столяр не из простых, а что-то у него неладно. От обиженного молчанием Анплитова землекопа по участку
— Не зря в молчанку играет. Он с умом молчит. Он о разоренном хозяйстве молчит.
Дошел слух и до секретаря ячейки, и секретарь посоветовал парторгу заинтересоваться молчальником.
— Может, пустое говорит Щелочков, а может, и правду. Проверь молчальника, потолкуй, раскуси. Как он, между прочим, на производстве?
— Золотые руки, — ответил парторг. — Старательный мастер, с душой.
— Все равно проверь. По моему опыту, одно из двух: либо сектант, либо того покруче...
Столяр Анплитов оказался, однако, бедняком и красным партизаном. Любопытствуя теперь, какие же книжки читает столяр, парторг раз попросил:
— Не дашь ли чего почитать позанятней?
Столяр молча опустил руку в мешок и, вытащив оттуда книжку, так же молча протянул ее парторгу.
— «Тарас Бульба», — прочел парторг.
По поведению Анплитова представлялось, что тот вытащит черное миссионерское евангелие или сборник баптистских песнопений, но Столяр читал Гоголя, которого и парторг и сынишка его читали с удовольствием. И какой же он, в самом деле, сектант, если не слышно, чтобы исполнял псалмы или гимны?
— Ну его, пускай молчит, — сказал парторг. — Позовем на собрание — может, там, перед народом, выскажется.
На собрание столяр пришел. Но и здесь выбрал место в углу, около дверей. Слушал он, как замечали сезонники, внимательно, держась двумя пальцами за ухо. Ему крикнули:
— Высказаться не желаешь, Павел Васильевич? Тут вот плотники насчет сушилки толковали. Как твое мнение?
Столяр покачал головой: нет, мол, товарищи, выступать не буду, ведите собрание дальше.
И в бараке к столяру привыкли. Пр<ишли опять новые работники и среди новых один китаец. Нанявшись на шахту плотником, он поселился на койке рядом с молчальником Ан-плитовым. Трудную фамилию китайца выговорить здесь никто не мог, и назвали его Джаном.
— Ты его не трожь, не дури, — советовали Щелочкову сезонники, которые знали глупые замашки землекопа, любившего приставать к безобидным людям.
Но Щелочков не послушался — во всю поперла из него дурь. Стоило китайцу пройти мимо его койки, как Щелочков суживал с помощью пальцев глаза и выкрикивал булькающим голосом:
— Ходя! Послюшай, ходя!
Джан презрительно его оглядывал, но на приставания Щелочкова не отвечал и только на улице отплевывался. Щелочков стал чаще повторять свои насмешки, глупо веселясь и надеясь и других потешить.
В середине осени (около барака убрали гречиху, и острей запахла серным колчеданом черная земля) парторг получил от столяра Анплитова записку. Ее принесли к нему на квартиру.
«Парторг, прими меры, — писал в доставленной сыном уборщицы записке столяр.—В нашем бараке есть национальный уклон. Подрежь крылья Щелочкову — ворон уж очень размахался, покоя не дает трудящемуся человеку. С подписью Анплитов Павел Васильевич».
— Да он тут самый сознательный!—одобрил столяра парторг.
– Известное дело, партизанил, правду добывал с винтовочкой. А я его чуть было в мироеды не зачислил. Сам виноват: молчит и молчит. Потолковать с ним опять, что ли?
Но толковать надо было не с Анплитовым, а с Щелочко-вым, о дурости которого слыхал и парторг. Он собирался было заняться землекопом и раньше, да в первый раз отложил, оттого что Щелочкова премировали на участке за кубатуру — неохота было испортить человеку праздник; а во второй раз отложил по той причине, что землекоп готовился к отъезду на стройку Бобриковского химического комбината. После записки столяра парторг пришел в барак и присел на койку Щелочкова.
— Скажи мне, товарищ Щелочков, сам: какое значение слова «интернационал»?
— За всех, — бойко ответил Щелочков,—за трудящийся класс.
— Стало быть, варит башка! — похвалил его для начала парторг и пояснил, что трудящиеся бывают русские и нерусские— например, армяне, французы, негры, китайцы, индусы. Согласен со мной?
— А как же! — ответил Щелочков.
— Вот Джан и есть наш товарищ по интернационалу, трудящийся китаец, понятно?
— Чего его понимать, ежели он китаёза? — вдруг дуростью своей сбил так хорошо наладившуюся беседу Щелочков.
— Ох, и темная душа! —^вздохнул парторг. — Как могила!
Он повернулся к Анплитову, надеясь, что сейчас тот уж не станет играть в молчанку и скажет несколько дельных слов, поддержит парторга. Но столяр даже и в этот раз промолчал, хотя показывал глазами, что тактику парторга одобряет.
— Да поьйми же ты, дубье! — убеждал Щелочкова отчаявшийся в своих агитаторских способностях парторг.
Глупый, но хитроватый Щелочков слова парторга все же на ус намотал. То, что советский суд по головке за такое поведение не погладит, Щелочков уразумел без агитации. На людях он к Джану уже не приставал, и только Анплитов за-у
мечал изредка, что придирки Щелочкова продолжаются. Молчальника землекоп не считал за человека и при нем вел себя так, будто в бараке, кроме него с Джаном, ни души. Он и не глядел в угол столяра, кроившего по вечерам старое шинельное сукно,-из которого наметил сшить зимний пиджачишко.
Пришли морозы, барак чуть не на метр зарылся в снег.
Как-то вечером сезонники собрались всем бараком в кино. Дома остались только Анплитов да Щелочков, сколачивавший из дощечек новый сундучок. И задержался немного Джан, чинивший телогрейку. В печи потрескивала береза, поскрипывала обросшая льдом дверь, побрякивал на крыше отставший краешек толевого листа.