Три поцелуя
Шрифт:
Он повернулся к люстре, сорвал две длинные красные косы, по одной в каждой окровавленной руке, и бросил их на ковер. Он посмотрел на Мэб, его глаза сузились.
— Мэб, ты должна была пойти к Язаду, если боялась. Разве я не говорил, что он всегда поможет? — настойчиво спросил он. — Разве я не говорил, что я помогу?
Мэб не ответила. Она хватала губами воздух. Женщина была на грани истерики.
Михай повернулся к Эсме и встал перед ней на колени.
— Ты знаешь, кто я такой? — спросил он тихо.
Она смотрела на него во все глаза, на его клыки, губы, которые она знала из неведомо откуда взявшегося
— Нет, — солгала она, отпрянув от него. — Я вас не знаю!
Он пристально посмотрел на ее голубой глаз и Эсме поняла: он знал, что она солгала. Он вновь повернулся к Мэб и спросил, почти ласково:
— Ты ранена?
Она покачала головой и попыталась приблизиться к Эсме.
— Я думала нам ничего не грозит, — прошептала она.
Михай протянул руки и взял ладони Мэб в свои, продолжая находиться между матерью и дочерью. Он поцеловал костяшки ее пальцев, и она напряглась, будто испугалась, что он может внезапно напасть на нее и изуродовать.
— Вам ничего не грозит, — ответил он.
— Но волки…
— Ты думаешь не об этом.
— Откуда тебе знать о чем я думаю?
— Я знаю, Мэб. Я был там, когда это случилось с тобой, помнишь? Это… не то.
Мэб моргнула.
— Тогда что?
— Ничего страшного. Скоро все будет хорошо, — ответил Михай.
— Но как они нашли нас, и почему с ними не было Королевы? Что случилось с глазом Эсме? И как она узнала твое имя? — посыпались вопросы из Мэб.
— Все будет хорошо. Скоро.
— Ты талдычишь «скоро-скоро». А почему не сейчас?
— Прости, Мэб, — сказал он, подразумевая этим и то, что сожаление неведомо другим Друджам. — Я верну ее тебе, обещаю.
— Вернешь… — пораженная Мэб уставилась на него. — Нет! — вскрикнула она и бросилась к Эсме.
Но Михай поймал оба ее запястья в одну руку и удерживал их с такой легкостью, будто это были тростинки.
— Это не то, что ты думаешь, — повторил он. Затем он прошептал «окно откройся в полу». Безмолвная и ошеломленная, Эсме провалилась в сотворенный люк. Время будто застыло на мгновение. Мэб заглянула в невозможное жерло и увидела удаляющуюся макушку Эсме и шпили и мосты, скалистые стены, плывущие туманы. Она начала кричать.
— Отправляйся к Язаду, Мэб, — сказал Михай и нырнул вслед за Мэб. — Он все объяснит. — Воздух сомкнулся вслед за его ногами, а Мэб продолжала кричать, попав в кошмар, от которого не было пробуждения. Она умолкла только когда истерзала свой голос до хрипоты, а после резко осела на пол, тяжело дыша, уставившись в оцепенении на ковер. Рядом лежала красная коса. Другую забрал Михай.
Глава шестая
Питомцы королевы
Друджи живут вечно и вечно жили. Нет никаких вновь рожденных Друджей, молодых, беременностей и младенцев. Если их раса и начиналась с рождения детей, то история о том затерялась в древних книгах, поглощенных огнем или плесенью. Что касается их воспоминаний, то они оказались непригодными для бессмертия. Они канули в озеро тумана, став ничем. У них нет легенд, даже о том времени, когда леса были юны. Ничто никогда не было новым, особенно они сами. Для древнего народа, притупленного вечностью, дети — это откровение. Вот почему они держат их в качестве домашних животных.
Мэб родилась в цитадели Тэджбел у матери-девочки, которой и Мэб впоследствии стала. Она ее так и не узнала. Питомцев-людей Королевы освобождали, как только они рожали своего так сказать приемника, или так дали понять Мэб. Оставалось только гадать, правда ли те матери-девочки отпускались на свободу с карманами полные драгоценных камней или нет. Возможно они переступали через выжженную границу меж лесом и лугом на встречу новой жизни. А может их просто скармливали чудовищам. С Друджами ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
Они могут петь вам, а уже в следующее мгновение запихнуть вас в клетку.
— Воробушек, мой котенок, мой пушистый совенок, — пела королева Друджей малышке Мэб. И хотя сама Мэб этого не помнила, позже служанки могли бы рассказать ей, что первые несколько лет ее жизни, Королева едва позволяла себе присесть и носила ее везде, как сокровище, укачивая и танцуя вместе с ней, нашептывая всегда разные сочиненные ею песни в крошечные ушки.
Тогда она не была Мэб. Ее звали Ижа, и она росла, думая, что это ее имя. Только позже, после того, как Михай помог ей сбежать, она поняла, что оно означало. Михай привел ее к старику в Лондоне, Язаду, чтобы она дождалась рождения Эсме и научилась как это быть человеком, и Язад отказался называть ее Ижа. Он спокойно и ласково объяснил ей, что это не имя, а звание. Оно означало «молочное жертвоприношение», и так Королева называла всех своих питомцев, из раза в раз. Язад назвал ее просто «дорогая девочка» и ждал, когда она назовет себя, и как только она научилась читать, она это сделала. Она нашла строчку в стихотворении в чудесной библиотеке Язада. Стихотворение гласило: «Я фея Мэб, мне дано сохранить чудеса человеческого мира», и с этого мгновения она стала Мэб.
Но сначала она была Ижей, и принадлежала Королеве.
После того, как Мэб покинула Тэджбел, она никогда не встречала ни одной смертной женщины, красота которой могла хотя бы отдаленно сравниться с красотой Королевы Друджей. Она была богиней в своем совершенстве: золотое сияние кожи, искусно вылепленные скулы, ее лицо — безупречный овал кабошона, а изящное телосложение — контраст свирепости во взгляде. Ее черные волосы были мягкими, как мех, на котором она спала, а плоть холодной, как речные камни. Даже когда она держала Мэб на руках, тепло дитя не передавалось льду ее кожи.
Казалось у нее не было имени. Другие Друджи звали ее Сраеста, «самая красивая», и Ратаештар — «воительница» и Мазишта — «величайшая». Мэб приучили звать ее Батришва.
Мать.
Позже ей было трудно себе в этом сознаться, но Мэб обожала ее: это высокое красивое существо, которое непринужденно удерживала девочку на изгибе длинной руки. Она даже любила ее глаза и считала, что те похожи на синие драгоценные камни в обрамлении большого молочного зеркала в ее Обители Шпионов. Собственные глаза Мэб, отражавшиеся в том же зеркале, лишь демонстрировали свою неправильность, потому что ни у кого, кроме нее, не было карих глаз, даже у самых низших по рангу служанок Друджей. Карие глаза, как ей тогда казалось, могли принадлежать только животным, такие же ничего не стоящие, как костяные пуговицы или когти совы на кожаном шнурке.