Три поколения
Шрифт:
— Тайгу, брат, я знаю навылет. И зверя в ней тоже знаю… Недаром отец сказал мне: «Ну, Никодимша, на тебя оставляю и мать, и все хозяйство…» А уж мой отец!..
В избу вошла Настасья Фетисовна и строго взглянула на сына. Сердце у Алеши похолодело, и он бесповоротно решил: «Бежать!..»
Вечером, краснея и запинаясь, Алеша рассказал придуманную им неловкую историю, как он отстал от колчаковского отряда и заплутался в тайге.
Никодим смотрел Алеше в лицо, и глаза его смеялись. Алеша понял, что даже мальчишка Никодим не поверил ему.
— Видать,
Алеша сел на постели. На бледном лбу его выступила испарина. Он чувствовал, что, начав разговор, должен убедить их в правильности сказанных слов — иначе гибель.
— Конечно же… Конечно, заблудился… А что рубаха, штаны и шляпа на мне, так это с хитростью…
Настасья Фетисовна сидела у печки, и глаз ее Алеша не видел.
— Нарочно переодели меня, чтоб легче выследить, где скрываются по тайге партизаны…
Алешу удивило, что Никодим вдруг отвернулся от него, но по вздрагивающим плечам его чувствовал, что мальчик с трудом удерживает смех.
— Пойду-ка я к скотам своим, — сказал Никодим и, пряча от Алеши глаза, вышел на двор.
Алеша лег.
Настасья Фетисовна вскоре уснула, а Никодима все не было.
Разгоряченное воображение Алеши рисовало картину за картиной: вот Никодим седлает коня и скачет в ближайшую станицу; вот выехали белые и, побрякивая шашками, двинулись по таежной тропинке.
Лежать он больше не мог, тихонько поднялся, натянул сапоги и двинулся к порогу.
Алеша взялся за скобку двери, но услышал разговор Никодима с пестуном в сенях:
— …А как врет он, как врет, как сивый мерин… Знаем мы, какой он тайный колчаковец… Он большевик. Из тюрьмы. Сам в бреду выболтал.
Алешу точно кипятком обдало. Он, шатаясь, добрел до постели, упал на нее и обхватил голову руками.
Глава XXXVI
Холодная, слезливая осень налетела вдруг. Всю ночь за стенами избушки свистел, завывая в трубе, ветер. Тайга стонала, ревела и только на рассвете затихла, а из низко нависших туч посыпался мелкий, затяжной дождь.
Утром полураздетым выскочивший к медведю в сени Никодим вернулся в избу с красным носом и подбежал к печи:
— Ой, мама, надевайте зипун! Осень на рыжей кобыле приехала!..
Алеша посмотрел в окно и увидел, что зеленая железная крыша мокрых лесов за рекой в одну ночь проржавела. Рябины, осинники загорелись огненно-желтыми шапками.
— Действительно, осень на дворе… — согласился он.
И дневной ли свет, простые ли слова мальчика о рыжей кобыле успокоили Алешу.
«Нет! Не могут они меня предать! Избушка беднее бедного…»
А когда в полуоткрытую дверь избы просунул лобастую голову пестун, завизжав просительно, и дед Мирон сказал внуку: «В тепло просится! Впусти его, сынок! Всякую тварь жалеть надобно…», — ночные страхи Алеши окончательно прошли. Алеша благодарными глазами взглянул на старика
Никодим гостеприимно распахнул дверь, и на пороге они увидели пестуна на задних лапах с охапкой моха.
— Э, да ты, дружище, с постелью! А ну, заходи! Заходи живей! Избу выстудишь, — засмеялся Никодим.
Пестун с охапкой моха был так смешон на своих мохнатых ногах, так забавно моргал, такой ум светился в круглых его глазах, что Алеша, как и Никодим, обрадовался ему.
Медвежонок сунулся сначала под стол, потом под кровать, повозился, посопел и снова вылез. Он внимательно осмотрел, обнюхал все углы в избе, не выпуская из лап постели. Потом подошел к широкому зеву подпечья, заглянул туда и решительно полез.
— Дедынька! Дедынька! Да он никак берлогу себе ищет! — радостно закричал Никодим.
Вскоре пестун завозился, зафыркал, загремел в темном подпечке. Алеша с Никодимом увидели, что медвежонок выгребает оттуда закатившиеся картофелины, выпихивает клюку, ухват и сковородник.
Никодим подбежал к Алеше, схватил его за руку и, задыхаясь от смеха, выкрикивал:
— Смотри! Смотри! Хозяин! Квартиру!..
К приходу Настасьи Фетисовны пестун выгреб из подпечья все ненужное и вылез в пыли и клочьях моха.
— Мама! Мамунечка! Бобошка! — Никодим бросился к матери и чуть не сбил ее с ног. — Бобошка! Берлогу под печкой! Ваши ухваты… к чертовой бабушке!..
После завтрака пестун исчез в лесу и не показывался на заимку, несмотря на надвигающийся вечер. Никодим и в первый раз поднявшийся с постели Алеша забеспокоились, то и дело выходили во двор и звали медвежонка. Исчезновение забавного пестуна незаметно сблизило их. Они строили всевозможные догадки.
— Не понравилось, значит, ему под печкой, вспомнил об ущелье и убрался. Сколько зверя ни корми, видно… — Никодим с трудом удерживался от слез.
Но Алеша, дед и даже Настасья Фетисовна всячески утешали мальчика.
— Близкую зиму чует медведок — вот и подался в тайгу корешки жрать. Пожрет — прочистит ему кишки, он и ляжет. Какой праздник у нас над головой, дочка? Уж не святой ли Дмитрий Солунский? [9]
Настасья Фетисовна подтвердила догадки свекра.
— Так я и знал! Дмитрий Солунский завсегда перевозу не просит. Речки мерзнут, а медведь в мерлог [10] ложится. И никакими силами не удержишь ты об эту пору своего медвежонка…
Поужинали, а пестуна все не было. Никодим разделся, но не лез на полати и, лишь только Настасья Фетисовна затушила огонь, юркнул на постель к Алеше.
9
26 октября старого стиля.
10
Мерлог — берлога.